Плач по стране

Плач – наша уникальная способность очищать сознание. Память и скорбь залечивают травму, вытеснение и молчание, наоборот, откладывают очищение, множат нечистоты в душе. Дави, замалчивай, силься забыть – и только еще глубже засядет в душе, отравляя каждый день, каждое слово, пока, наконец, не вырвется наружу сокрушительной силой.

На Руси обязательным ритуалом прощания с утратой было оплакивание. Публичные рыдания, скорбь, слезы, запускают ручеек слов и чувств, который промывает душу, уносит боль, позволяет начать заново. Говори, проговаривай, вспоминай, поминай, выплесни чувства наружу, дай протечь словам и слезами, смой страдание, очистись и начни опять. Для того и даются нам травмы, чтобы обновляться, чтобы жить дальше.

Я оплакиваю маму пятнадцать лет. Нет, это не тяжело, потому что в этом нет страдания. Это стало частью моей жизни – говорить о ней, вспоминать. А если травма серьезнее, ее можно оплакивать всю жизнь. А если это травма целого народа?

Изнасилование близкого человека может переживаться всей семьей на протяжении долгих лет – а изнасилование десятков миллионов людей? Сколько веков нужно рыдать?

Последние сто лет истории моего народа были непреходящей травмой. Режиссер Владимир Мирзоев говорит: «Мы травмированы двадцатым веком». Но именно потому что мы не оплакиваем и не помним, ужас изнасилования не прекращается, и мы не можем начать заново.

Мы носим в себе общие непрожитые травмы: трагедии, события, несовместимые с человеческим предназначением жить и процветать. Вчера в нашей небольшой компании один гость был из Новочеркасска, где в 1962 году расстреляли мирную демонстрацию рабочих. Другой был из-под Оренбурга, где 60 лет назад испытали атомную бомбу прямо посреди ничего не подозревавших городов и сел. Третий был из-под Брянска, который в 1986 году накрыло чернобыльским ядерным облаком.

Каждый из гостей был поражен той или иной трагедией и носил ее в себе. Мы стали об этом говорить. Мы вспомнили, что в официальной памяти страны этих событий нет, что ни скорби, ни уроков, ни, упаси господи, компенсации, никто не видел. Похоронили своих, многих похоронили втихаря, безымянно, как псковских десантников, даже оплакать по-людски не дали, «в горле сдержали стоны», утерлись и живем дальше, как можем, с еще одной травмой.

Мы не оплакиваем мертвых, и мертвые идут за нами по пятам. Десятки миллионов раскулаченных, огулагченных, расстрелянных в подвалах в затылок, преданных и отлученных, затравленных и запуганных. Идут за нами по пятам, просят их отпустить, превращают нашу жизнь в кромешный ад, в бесконечную войну вот уже сто лет. Народ-мясо, народ-лабораторная крыса. Годы идут, а история не меняется. Не помним и затыкаем тех, кто напоминает.

Годовщины наступают одна за другой. Вторжение в Прагу, подлодка «Курск», Беслан, взрывы московских домов – все неофициально, все полузапретно. Плакать теперь тоже нельзя. Зачем ворошить прошлое, пора вставать с колен. Да, вот, не встанем без прошлого.

Народный плач не про ненависть и поиск виновных, как боятся того власть имущие, и не про патриотизм и восхваление полководцев, как мутировала память о Великой Отечественной Войне. Скорбь нужна, чтобы укрепить дух, снять сдержанность и сделать человека свободным.

Дух, замутненный непрожитой травмой, слаб. В человеке со слабым духом, заводятся ненависть и рабство, в обществе со слабым духом заводятся тираны.

В Берлине чуть не у каждого дома в брусчатку замурованы таблички с именами тех, кто когда-то жил в этом доме и где и когда погиб в мясорубке Холокоста. Скоро 25 лет падения берлинской стены, и весь город заставлен инсталляциями, документами, фото и видео, историями о каждом убежавшем и недобежавшем до свободы. Да и без годовщин здесь напоминания о травмах общества на каждом шагу. Люди живут и помнят, заходят в торговый центр и видят историю, вспоминают и оплакивают. Чистятся и будут чиститься, похоже, еще сто лет.

Когда-то в девяностых и мы начали очищение. Мы стали открыто обсуждать свою историю, проговаривать боль. У нас появился шанс скорбеть и начинать сначала. Искусство задавало ритм. На сцене, в книгах и галереях появлялись артисты, ролью которых было вызывать народный плач. Песни-плачи звучали на всех каналах радио и телевидения. Ворошилась совесть, общество очищалось.

Одним из таких плачей была песня Игоря Талькова «Я вернусь». Ей уже почти четверть века, и тридцатилетние навряд ли её слышали. А тогда она была гимном для огромного количества людей. Мы держали свечки, оплакивая свою историю, мечтая вернуться с войны.

Послушайте песню и, может, вам захочется плакать. Слезы сами найдут боль, которую надо сейчас промыть. Нам нужно выплакаться и выговориться, чтобы снова стать сильными. И тогда мы отпустим призраков из прошлого и попробуем начать сначала.

Александр Баранов

Сноб.Ру