Глеб Бабич (Позывной Лентяй), военнослужащий ВСУ
Когда я представляю, как в задымленной горящей коробке умирали дети — мне больно.
Мне жалко. Мне страшно.
Не смотря на то, что в этой жизни я уже, наверное, видел все ,что связано со смертью.
Дети не должны умирать, никакие, нигде. Это табу. Это «харам» (запрет) человеческого общества. Того самого цивилизованного мира, боевым форпостом которого мы себя искренне считаем.
Нет, я не понес бы свечку к посольству. Я ненавидел и ненавижу государство, одним из смыслов которого — задача уничтожить мою страну.
Но это государство, на самом деле, имеет мало отношения к своим детям. Только, как к будущей кормовой базе.
И это государство должно исчезнуть. По крайней мере, в нынешней своей форме. И границах.
Я представляю тот ад, который твориться в душе у родителей погибших детей.
Мне даже жаль их. Странной такой жалостью. Но жаль.
Мне совершенно не жаль всех граждан их страны, которые ужасаются смерти своих детей, и аплодируют смерти чужих. Я им не верю. Совсем.
Под одобрительные вопли остальных, эти «граждане» убивают моих сограждан, моих побратимов, и пытаются убить меня. Мы отвечаем им тем же. Без жалости, и с убежденностью.
Но дети — вне любой войны. И не надо мне втирать про «личинки». И про «путинюгенд» и про «карму». Это дети, в сознание которых могут вкладывать что угодно взрослые негодяи. И вести речь об их «будущих грехах» — от беса.
Это дети. Точка. Ни одна цивилизованная страна не ведет войны с детьми. Дети гибнут в любой из войн. Но, ни у кого не хватает ума торжествовать по этому поводу.
И тем более просто радоваться детским смертям «на ровном месте».
Мне очень жалко погибших детей. Но это не помешает мне через час, завтра, или в любой другой отрезок времени убить врага. Спокойно и без жалости. Возможно даже, одного из родителей погибшего ребенка. И чем больше — тем лучше.
И испытать глубокое удовлетворение человека, хорошо выполнившего свою работу по защите Страны.
Последние четыре года здорово поработали с моим болевым порогом. Поэтому я сопротивляюсь. Чтобы не перестать чувствовать совсем. Потому, что заем тогда жить?
Не старайтесь соперничать с мордром в бесчеловечности. Не становитесь такими, как они.
Это устроит их больше, чем любая военная победа.
Потому, что когда мы станем одинаковыми, мы сами придем к необходимость жить в аду. Разница будет только во флаге.
Знаете, что я заметил? Давно. Чем дальше люди от войны — тем больше они кипят непримиримой ненавистью. Тем больше подчеркивают свою «злобность и кровожадность». «Отбитость» человеческих чувств войной. В этом — очень много позы и самолюбования.
Я вполне могу понять, когда подобное говорит человек, пропущенный через мясорубку войны.
Я сочувствую ему. Я не буду лезть к нему в душу, но помогу, если будет такая возможность, найти, хотя бы часть потерянной человечности.
Я совсем не понимаю, когда мотивированным равнодушием (а иногда, показной радостью) брызжут аккуратные домашние девочки и мальчики разных возрастов.
Хотя, чего ж не понимаю — запредельной жесткостью и воинственностью, компенсируется отсутствие (или недостаток) реального участия.
Когда я на это смотрю — я удивляюсь, почему в каждом дворе у нас до сих пор нет отряда самообороны, неустанно оттачивающего свою готовность порвать врага?
И знаете, в чем еще секрет? Человек, видевший смерть, убивавший и умиравший на справедливой войне — способен проявить милосердие. Даже если он загнал его глубоко — он знает, что по чем, в этом балансе жизнь/смерть. Он все попробовал на себе.
У многих из этих людей есть вполне объяснимая деформация. Но в процессе закалки укрепилось все. В том числе и способность чувствовать. Она притупилась, но не исчезла.
Если, конечно, человек не был зверем изначально.
Пестование в себе «зверя» в уюте и безопасности — тепличный процесс. Зверь растет беспрепятственно, крепнет и занимает собой все.
А потом тихонько берет рычаги на себя.
Под управлением (часто показной) «непримиримой жесткости» мы провоцируем друг-друга.
И воевавших, и не воевавших.
Вчера было нарезано очередное количество «непримиримых границ» между собой.
Соревнуясь в крутизне и брутальности, мы теряем не только друг-друга. Но и смысл того, ради чего мы воюем. И в каком мире мы будем жить, когда победим.
Верашняя «экзальтированная брутальность» ничего не дала для укрепления наших сил.
Только трещины – «внутри» и «между».
Берегите в себе то, что отличает вас от среднестатистического жителя мордора. Человека берегите. Настолько, насколько удается.
Их главная победа может состоять не в изменении территориальных границ. А в изменении нас.
Берегите свой «болевой порог».
