Миф о киевском князе Владимире оказался в этом году заложником российско-украинского цивилизационного противостояния. В Москве 1000-летие с условного дня смерти киевского владыки отмечалось с такой помпой, будто речь шла о ком-то из знаменитых российских императоров. В Киеве тоже не поскупились на торжества, причем торжества конкурентные. Главные православные церкви страны – находящаяся под омофором патриарха Кирилла УПЦ МП и самостоятельная УПЦ Киевского патриархата – провели крестные ходы к памятнику на Владимирской горке. На первом можно было увидеть бывшего министра энергетики Юрия Бойко, бывшего главу администрации Януковича Сергея Левочкина и других лидеров «Оппозиционного блока». На следующий день в торжествах участвовали представители властей.
В России мало кто может сегодня представить себе, что были времена, когда о Киеве и его князьях мало кто помнил. Киевская Русь казалась забытой и периферийной, московские князья вели с тверскими и ростовскими конкурентами войну за наследство и получали от своего тогдашнего суверена – хана Золотой Орды – ярлык на владимирское, а не на киевское княжение. Ситуация начала изменяться только после того, как Московское княжество избавилось и от конкурентов, и от татар – и начало экспансию на запад в жестоком противостоянии с Великим Княжеством Литовским, а затем и с Речью Посполитой. Вот тогда-то московские Рюриковичи и вспомнили, что являются потомками не только владимирских, но и киевских князей. Но мечту о присоединении к Москве территорий, на которых княжили основатели погибшей династии, смогли исполнить только Романовы. Именно для них придворные историки написали новую историю России, в которой князь Владимир – как первый монарх, чьи подданные приняли христианство, – оказался одной из центральных фигур.
Гармония этой стройной версии была нарушена только в 1991 году, когда Украина стала независимым государством, а Киев князя Владимира – ее столицей. Справедливости ради скажу, что и в 1917–1920 годах гармонии не было, но тогда большевикам, пытавшимся все смести до основания, было не до князей: даже столицу оккупированной красными полчищами советской Украины они поначалу разместили не в ненадежном «националистическом» Киеве, а в пролетарском Харькове, на самой границе с РСФСР.
В новой России явно не знали, что делать с Владимиром и Киевской Русью. Чтобы родной князь-креститель, да еще и с «матерью городов русских» – и за границей? В Москве вначале пытались сделать вид, что ничего не изменилось. Затем – по мере отдаления от Украины – решили заменить Киев Старой Ладогой, а Владимира – Рюриком. Но с православием в такой подмене как-то не получалось. Образ Новгорода, позволявший повернуть российскую государственную традицию на север – те же князья, почти та же София, тот же исторический период, – отпугивал своим вольнодумством. Республиканские правители новой России привычно тяготели к замшелой московской монархии, а не к Новгородской республике с ее европейскими традициями. Тогда решили опять побороться за Киев – новый патриарх стал все чаще наезжать в столицу соседней страны и молиться у памятника крестителю рядом с украинскими лидерами, всем своим видом и самим фактом приезда напоминая, кто является настоящим наследником традиций Руси.
Но после Майдана стало ясно, что эта битва проиграна. И тогда было принято единственно правильное с точки зрения исторических аналогий решение: Владимира решили подменить.
Вместо знаменитого киевского памятника будет московский, вместо Владимирской горки в Киеве должны возникнуть Владимирские горы, не напоминающие о прощании с имперскими иллюзиями и враждебности украинской столицы. Патриарх сможет проводить здесь молебны, не опасаясь пикетчиков, президент будет ощущать себя вторым Владимиром, не вспоминая, что является всего лишь иностранным визитером в столице своего – ну конечно же, своего, чьего же еще – великого предшественника.
Так империя и становится карманной, постепенно сжимающейся до границ одного-единственного города.
Константинополь, возомнивший себя «вторым Римом», накануне османского штурма был именно таким городом, окруженным неприятелями, не контролировавшим ничего, кроме собственных иллюзий, но все еще считавшим себя столицей могущественной империи.
А Москва, как известно, «третий Рим».
Виталий Портников
