Журналисты Фокуса заглянули в мир скрытых от посторонних глаз личных травм и переживаний тех, кто сначала противостоял революции на Майдане, а потом защищал её достижения на востоке страны.
Владимир Питюренко, 25 лет
Кто он: командир роты, старший лейтенант Нацгвардии, батальон им. Кульчицкого
Почему он: во время революции стоял в оцеплении в районе Мариинского парка и улицы Грушевского, а после — получил в подчинение роту, собранную из бывших майдановцев.
На Майдан нас отправили не сразу. Наша часть конвоировала и охраняла подсудимых. Утром 1 декабря я вместе со всей страной узнал о разгоне протестующих. Чувства были смешанные. Понимаю, люди вышли высказать своё мнение. Но высказались — и расходитесь. Чего стоять-то? С другой стороны, убрать толпу с площади тоже можно по-разному. Например, взять в кольцо или клином идти и так оттеснять. По одному выдёргивать самых активных — остальные сами разойдутся. Всё это можно делать спокойно, без показного насилия. Не знаю, был ли это конкретный батальон или специально парней отбирали, но ясно одно: приказ был зачистить площадь именно жёстко. Тогда же, первого числа, мы неожиданно получили команду охранять порядок на Майдане. Практически всё время наши ребята стояли в оцеплении в Мариинке и в районе Грушевского. Но мы не каждый день там были. Параллельно выполняли и свои прямые обязанности по конвою.
Когда раздевали Гаврилюка, моих ребят рядом не было. Но мы просмотрели видео. Что вам сказать? Есть чёткие предписания, как следует вести себя с задержанным. А это уже перебор, конечно. Обидно, когда всех метут одной метлой: форма чёрная — значит, враг. И никто не разбирается, что лично ты делал на Майдане.
А весной нас отправили в Павлоград тренировать этих ребят с Майдана. Было нелегко психологически. Выстроили 70 человек передо мной и говорят: будешь командовать. А они смотрят, ухмыляются: «Сынок, тебе сколько? 24? А мне 48, и чему же ты будешь меня учить?» Но, честно скажу, прошла неделя и всё изменилось.
Как оружие в руках держать никто толком не знал. Из них только треть служили, и то давным-давно. Учил всему сам. Автоматы вместе с ними собирал-разбирал. Как на мину не наступить рассказывал-показывал. Всегда быть вместе со своими меня Кульчицкий научил (Сергей Кульчицкий — генерал-майор Нацгвардии, погиб под Славянском в мае 2014 года, его именем позже был назван батальон. — Фокус). Он примером для всех был. В первом бою, помню, всё вокруг горит, стреляют, не пойми откуда, многие запаниковали, а он вперёд бежит. Живой, настоящий генерал — не пузо в кабинете чешет, а жизнью рискует вместе с бойцами.
Такого товарищества, как на войне, нет нигде. Когда прикрываете друг другу спины — это на всю жизнь. Мой зам — Тарас из Ивано-Франковска — майдановец. Мы с ним конфликтовали чуть ли не больше всех, а теперь друзья.
Поначалу с дисциплиной тяжко было. Как-то просыпаюсь ночью, смотрю: на посту стоит боец, еле живой уже, глаза слипаются. Никто на смену не пришёл. Я к сменщику, а тот спит и в ус не дует. Давай его будить, а он ещё и отмахивается. Потом втянулись. Поняли, что дисциплина жизни спасает. Если бы Кульчицкий жив был, гордился бы ребятами — какие они вояки стали!
В первый раз выстрелить в человека было страшно. Потом привык. И трупы носили, и ничего. Но тот первый раз не забуду никогда: поле перед нами, небо чистое, и прямиком на нас сепары бегут. Тогда с испугу почти весь рожок расстрелял.
Когда домой вернулся, начали сниться мне — и нами убитые, и погибшие наши ребята, и раненые. Просыпался ночью в холодном поту. Или вот жена начнёт стирку, а машинка в режиме отжима тарахтит страшно — я на балкон выбегаю и ищу глазами вертолёт.
С семьёй рассорился по возвращении. Чего скрывать, на стакан присел. В больницу ходил, думал закодироваться. Но потом сам завязал.
Переосмыслил цену человеческой жизни. Привозишь гроб, на нём маркером написано «Груз 200», а мать-жена-сестра со слезами бросаются: «Мы вам дали живого-здорового, а вы нам возвращаете деревянный ящик, который даже открыть нельзя…» Насмотришься такого, наслушаешься и понимаешь, что и сам в любой момент в ящике можешь оказаться.
Однажды мне из дому позвонили во время обстрела. У сына день рождения был — два года исполнилось. Тогда ясно почувствовал, что ради него стоит выжить.
Эдуард Масько, 28 лет
Кто он: старший лейтенант отдельного полка спецназначения «Гепард»
Почему он: служил в Запорожье. Оттуда же получил приказ «охранять общественный порядок» на Майдане в Киеве. В АТО был наводчиком на БТР. После тяжёлого ранения лишился обеих ног — одну ампутировали в России, вторую — в США
Думал, не выживу. При попадании снаряда в машину первым всегда погибает наводчик. Так что можно сказать, мне ещё повезло.
На войну попал, как все: получил приказ и поехал. Мог бы отказаться, но стыдно было бы в глаза людям смотреть. Ехали мои ребята, и я за старшего — других офицеров просто не было. Нас отправили на «пресечение массовых беспорядков» в Луганск, но мы уже понимали, что едем на войну. Знали, что часть российских войск пересекла границу. Последний месяц несли службу в Мариновке — это в 3-4 километрах от российской границы, прикрывали отход с Саур-Могилы. Прикрывали — это громко сказано. Нас было человек 30 с автоматами и неполным боекомплектом, плюс один БТР, на котором я был наводчиком. А с другой стороны мы наблюдали более 10 танков, до 30 БМП, бэтээры вообще не считали — они мотались туда-сюда. Мы прекрасно осознавали, что будет, когда дело дойдёт до стрельбы.
Никаким перемирием там и не пахло. Каждую ночь под утро по нам лупили из миномётов. 16 июля — был мой день рождения — сепары готовили прорыв. С 12 ночи начали нас обстреливать. Залпы шли с интервалом 5-7 минут, чтобы мы даже раненых не могли собрать. Когда мы засекли огневую точку, меня с ребятами отправили её подавить. Поехали. Открыли огонь, постреляли. А уже при отходе нас накрыл танк.
Очнулся в горящей машине. Весь в осколках, сам горю. Попытался выбраться — понял, что ноги переломаны. Кое-как добрался до бокового люка, давай его открывать — пальцы тоже переломаны. С горем пополам выбрался, упал возле машины. Катался — тушил себя. Потом пытался кровь остановить, левое бедро перебито, рана рваная. Всё тело обожжено. Боли не чувствовал. Но всё осознавал. Кто-то оттащил меня от машины. Мои прибежали — перевязали, отволокли в полевой госпиталь. Там кровь остановили, наркотой меня обкололи и стали ждать нашу авиацию — вертолёт должен был вывезти раненых.
Помощи ждал почти 7 часов. Так и не дождался. Пришёл в себя, слышу, фельдшер командиру говорит: «Остался час-полтора, и никакой вертолёт на фиг уже не будет нужен». Командир кинул обмундирование, меня и ещё одного раненого погрузил в машину и поехал в Россию. С границы нас на скорой доставили в ближайшую больницу. Врачи, медсёстры растерялись, они никогда с такими травмами не сталкивались. Оперировали меня прямо в палате на кровати. Позже приехали врачи из Ростова, перевезли меня туда. Ногу ампутировали.
Герои — это в кино. На войне есть только грязь, кровь, говно и слёзы. Тяжелее всего было сообщить семье о том, что со мной произошло. Жена как раз была на восьмом месяце. Ей было тяжело, знаю, но виду она не подавала. Врачи запрещали меня жалеть, да и сам я этого не хотел.
Встречались мы с Валей около года. Когда начался Майдан, я уехал в Киев и уже там узнал, что она беременна. Хотели расписаться, но так и не успели — уехал в АТО.
Волонтёры помогли со свадьбой. Всё организовали — расписались мы прямо в Ожоговом центре. Тут же я впервые взял на руки сына — волновался страшно. И был так счастлив.
Вторую ногу ампутировали уже в США. С выездом тоже помогли волонтёры. Сколько это стоило, я не знаю. Врачи провели кучу операций — удаляли осколки. Хотя несколько осталось во мне до сих пор.
Ходить учился вместе с сыном. Ему сейчас 14 месяцев. Протезы мне поставили в Америке. Но долго я ходить не могу — по комнате несколько шагов сделаю и сажусь отдохнуть. У меня необычная ампутация — слишком много тканей обожжено, и врачам пришлось удалить кожу и частично мышцы. Периодически болит, натирает.
Всюду мы были плохие. Сначала одни нас проклинали, как только ни называли во время Майдана. «Цепные псы» — самое безобидное. Потом поехали на восток, а там другие стали проклинать — и фашистами обзывали, и бандеровцами.
Жизнь не остановилась, не закончилась. О будущем особо не загадываю. Может, на работу пойду — в часть свою вернусь.
Юрий Старенький, 33 года
Кто он: старший офицер оперативного отдела штаба, спецподразделение «Барс»
Почему он: Юрий остался в армии после срочной службы в рядах спецполка милиции. Служил в Николаевской области, в Крыму и Киеве. Прошёл оба Майдана — в 2004-м и 2014 годах. На момент начала войны в Донбассе был тыловым офицером, но всё равно решил ехать на фронт
Я до последнего не верил, что может быть война. Надеялся, что там, наверху, умы наши великие договорятся и всё порешают, и что до боевых действий не дойдёт. Но когда мы в Комсомольске попали под первый обстрел, понял, что ошибался. Вошли в город, и с первых шагов пошла по нам стрельба. Откуда стреляли — неясно. Пули свистели совсем рядом, но всё равно не верилось. А спустя пару дней начали обстреливать уже из миномётов. Я как раз был прикомандирован к блокпосту. Вот тогда было страшно. А когда пошли первые 200-е, страх сменился гневом.
Я вообще-то кадровиком был — тыловым офицером. Но в часть пришло письмо, мол, могут войти российские войска, нужно защищать границу. Надо так надо.
Тяжелее всего было врать родным. Родителям и жене сказал, что на полигон еду. А сам — на войну. Каждый вечер пытался отзвониться — вдруг не вернусь. Так они до последнего ничего и не знали, а потом приехали ко мне в госпиталь, а я в реанимации, трубками обвешанный.
Я не видел тех, кого убивал. Откуда огонь идёт, туда и стреляешь. А там — убил не убил. Я об этом не задумывался. В меня стреляет — значит, враг. Мне главное было выжить и сохранить жизни парней, которые рядом со мной.
Ранение получил 5 сентября. Была информация, что сепарам в Тельманово оружие из России переправляют. Нашу часть направили на штурм, но нас зажали с двух сторон. Рядом со мной солдата ранило. Пытался оттянуть его к бэтээру, но снайпер добил парня. А меня ранило. Кое-как отполз под колесо КрАЗа. Осмотрел ногу: кость торчит из голени. Пытался как-то вправить её, кровь остановить. Параллельно отстреливался. Только через полчаса свои на бэтээре подошли и забрали меня.
В Мариуполе врач стоит с сигаретой и говорит: «Эх, привезли бы на полчаса позже, отрезали бы ногу и работы меньше было бы». Он шутил, конечно, но сердце ёкнуло. А вот в Днепропетровске отличный доктор был — заведующий травматологией Шевченко Геннадий Александрович. Как заведующий он должен лишь руководить процессом, но он нам, атошникам, все операции делал лично. Каждое утро сам проведывал. Большое ему спасибо. У меня голень была полностью разорвана — кость раздроблена, порваны артерии, нервы, мышцы. Полгода пролежал в стационаре, в 16-й больнице Днепропетровска.
Волонтёры там, как муравьи. Перед операциями постоянно приходили, кровь сдавали. Деньги собирали на антибиотики. Доктор делал осмотр, выписывал необходимые лекарства, и волонтёры тут же их доставали. У нас одна кровать была под окном свободная, так она вся была завалена продуктами. Мы ещё ходили по палатам, раздавали еду обычным пациентам.
Запомнилось, как бабульки тыкали по 50 гривен. Мне аж плакать хотелось. Я, говорю, действующий офицер, мне зарплата идёт. А они всё равно.
Мне инвалидность хотели дать, но я не согласился. Служить хочу. На работу вернулся. С костылём, правда, но хожу.
А на Майдане я полтора месяца был. Стояли мы на Банковой, охраняли Администрацию президента. Не скажу, что я противник Майдана. Думаю, саму идею — что олигархов у власти не должно быть — поддерживало 90% наших. Но вот методы мы категорически не разделяли. Я на обоих Майданах был — могу сравнить. В 2004 году я как раз курсантом на той же Банковой стоял. Но тогда всё как-то демократичнее было, что ли. А сейчас…
Мало верю в то, что майдановцев расстрелял «Беркут». Я работаю в этой системе, знаю, что есть «Сокол», есть «Грифон», есть «Беркут», но никогда не слышал про отдельную роту «Беркута», которую в СМИ называют «Чёрной сотней». И не могу представить, чтобы свои стреляли по толпе. Уверен, что была третья сторона — Россия, наверное.
На фронте я с добровольцами из числа майдановцев не пересекался. Но, думаю, если пришлось бы встретиться на поле боя, не было бы никаких конфликтов. Одно ведь дело делаем — страну защищаем.
Вадим Наумов, 22 года
Почему о нём: на Майдан был направлен в рядах спецподразделения «Барс», где в тот момент проходил срочную службу. Весной 2014-го сам попросился в АТО. Был снайпером. Погиб в сентябре того же года в Старобешевском районе. Его тело не могли найти более трёх месяцев
Когда Вадиму было 10, он вытесал из дерева винтовку. Сослуживцы, приехавшие на его похороны, говорили, что из точно такой же, только настоящей, его и убили.
Как подрос, купили ему гитару. Он сам аккорды подбирал. А когда отдали учиться, преподаватель всё восхищалась, какой способный мальчик. И пел хорошо. Может, все мамы так говорят, не знаю…
Они с ребятами группу создали — «Арос». Вадим хотел назвать в честь бога войны — Ареса, но перепутал. Так и оставили. Дедушка одного из парней отдал им гараж — сами ремонт сделали, утеплили и там репетировали. На фестивали ездили выступать даже.
Первая любовь — Кристина. Вадим её обожал. Скажем, нужно ей было в пять утра на электричке в город ехать на учёбу, так он в 4:30 вставал и провожал её. Такие у них были красивые отношения. Правда, дальше не сложилось. Он категоричный был мальчик. Где-то Кристина его подвела, и как потом прощения ни просила, но он, хоть и мучился, не простил. Потом уже, когда он в армии был, переписываться начали — остались друзьями. Когда его принялись искать, она ко мне приходила — волновалась.
Приезжали к нему на присягу. Водил нас по центру Киева гордый: «Мама, посмотри, какая у меня классная форма! Посмотри, как я шагаю!» Военные идут рядом — он в струнку вытягивается, честь отдаёт. А потом там же, где мы гуляли — Банковая, Грушевского, Мариинка, — началось…
В ноябре мы привезли Вадиму берцы тёплые. Но в части сказали, что он уже на Майдане. 1 декабря прислал сообщение: «Мама, мы на Банковой». Он парень высокий, в первых рядах всегда был. Мы волновались страшно. От телевизора не отходили. Эти волнения на моём здоровье сказались. В самые напряжённые дни в январе, когда шины жгли и появилась информация о первых убитых, меня на операцию положили.
Ребята были истощены. Митингующим киевляне чаи носили горячие, они в палатках грелись и у огня. А эти дети, срочники, сутками на морозе стояли. Когда приезжали к Вадиму, он стеснялся переобуваться при нас — ноги были обморожены, кожа пластами сходила. Просил прокладки женские привозить, чтобы ботинки утеплять. Рассказывал, что и памперсы надевали — стояли часами без возможности отойти.
После Майдана Вадим курить начал. Много курил. Хотя раньше был категорически против. Тогда я поняла: сломали ребёнка. В феврале их отправили охранять освобождённое Межигорье. Это были пару месяцев спокойной жизни. В апреле срок его службы истекал.
Заявление Вадима с просьбой направить его в зону АТО в их части было вторым по счёту. Друзьям своим говорил, что страна в опасности и нужно её защищать. Только я об этом узнала много позже. Тогда он сказал только, что службу задерживают, а на сколько, неизвестно. Потом как-то увидела: он в интернет выложил фотографии со снайперской винтовкой на блокпосту. Но он соврал — сказал, что на учениях. Мне как матери спокойнее было в это поверить.
А потом Вадим исчез. 30 августа он прислал последнюю СМСку. Написал, что разбил телефон и не сможет часто звонить. 3 сентября я сама позвонила замкомандира. «Как фамилия? — спросил. — Наумов? А Наумов в АТО». Больше ничего не сказал. А мы места себе не находили.
Его нашли 13 сентября. Ребята из поисковой группы военно-исторического музея «Чёрный тюльпан» отыскали Вадима среди тел, которые сепаратисты сами передали.
Тело передали украинским военным. И оно снова пропало. Он числился в списке без вести пропавших, а на самом деле тело три месяца передавали из морга в морг.
В его вещах был телефон. Весь залит кровью, но рабочий. Можно ведь было включить его и позвонить матери? Следователь побрезговал.
Пока Вадима искали, я в храмах и монастырях за него Богу молилась. Одна монахиня сказала: «Он поблуждает-поблуждает и вернётся домой». Так и получилось. Долгий и непростой был его путь домой.
Бог подарил мне сына всего на 22 года. Значит, так было нужно.
