Поселок был наш. Глупо утверждать, что все пять тысяч человек были за Украину, но ведь и не все хотели в дэ-нэ-эр. Поселок жил своей, вполне мирной жизнью, почти незамеченный стремительно налетевшей войной. Костлявая бросила на бегу пару гранат, обстреляла школу из пулемета, и ускакала дальше — в сторону Дебальцево. Полгода о ней читали только в новостях. В затаившемся между нашими и сепарскими окопами поселке не боялись выпускать детей на улицу, сажали огороды, тихонько выживали… сепары не заходили, и не стреляли. Наши тоже.
В феврале Дебальцево пал, и война вернулась. Брели мимо полуживые солдаты с чёрными лицами; лязгали холодным металлом бронированные колесницы смерти. Стали залетать снаряды; появились колорадские флажки, и свежие могилы на местном кладбище.
Заехавшие опущенцы поставили на дороге из поселка блок-пост; днем жрали водку и отсыпались в реквизированной хате, ночью обстреливали украинских фашистов из гранатометов и пулеметов. Каратели огрызались — шальная пуля оторвала голову учительнице литературы. Окрыленные успехом, русские воины приволокли тяжелый миномет, и несколько «рапир». По ночам асфальтированные улицы поселка раскатывал рычащий танк. Но укры не сдавались.
Укры сыпали ответку. Могилы на кладбище копали регулярно, и даже впрок. Кто смог — выехал. В опустевшие дома заселились «отпускники» с синими лицами. Смерть по-хозяйски расположилась в цехах местного предприятия, спрятав под бетонной крышей любимые игрушки — танки и самоходки.
Каждую ночь сепары стреляют из поселка. И летит ответка. Перемирие в разгаре. Газопровод давно сгорел; электричества нет; не работает канализация и центральный водопровод. Люди живут в подвалах; готовят еду на кострах… Выехать уже невозможно. Хоронят в огородах и на пустырях. Не осталось тех, кто был за Украину, нету тех, кто был за дэ-нэ-эр… Остались только временно живущие… А еще недавно поселок был наш. Украинский.
Юрий Касьянов