Возвращающиеся с войны бойцы, сами того не понимая, приезжают домой раненными. И, пускай, у кого-то из них целы все конечности, пережитый на фронте стресс, будет еще долго отравлять жизнь и им, и их близким.
InfoResist пообщался с психологом, членом кризисной психологической службы Украины Лесей Рыбаковой о посттравматическом стрессовом расстройстве у прошедших бои в зоне АТО. Проработавшая в качестве психолога с ноября по февраль на Майдане, Леся сейчас занимается с раненными бойцами в военном госпитале в Ирпене.
Человек, у которого в результате военных действий развилось посттравматическое стрессовое расстройство, на первый взгляд выглядит как обычно. Только он становится менее общительным с родными, близкими и друзьями. Заработав на войне ПТСР, человек не способен планировать свое будущее. Его у него как бы нет. Так как те планы, которые были до войны уже не актуальны для него. А новый опыт, который он приобрел там, под пулями и «Градами», в мирной жизни не имеют ценности.
На войне ему было все понятно, и там он был героем. А тут ни чего не понятно. Вот, например, солдаты рассказывали о своем первом походе в супермаркет после АТО: «Мы, – говорят, – идем по магазину, а там еды горы лежат. Свет везде горит яркий, и люди ходят и еду в корзины складывают. Представляете, им ее не надо добывать, экономить, они просто ходят и в корзины складывают. Дикость какая…»
Человек с ПТСР очень быстро устает – все силы, которые раньше он тратил на нормальную жизнедеятельность, теперь тратятся на подавление травмирующего психику события. Часто он может не контролировать выпады агрессии и ярости. У него могут наблюдаться немотивированная бдительность, нарушение памяти и внимания, «флешбэки», которые возвращают его в травматическую ситуацию. Ночью он не может спать, а днем, наоборот – хочет спать. Этот человек может просыпаться посреди ночи с тревогой, после чего курить, есть, бродить по дому. Не редкость, что такие люди более других подвержены злоупотреблению алкоголем.
Если схематично, то эти процессы происходят приблизительно следующим образом. На войне человек попадает в травматическую ситуацию, которая несет угрозу для жизни. В самом начале, непосредственно после стрессовой ситуации, может наступить острая реакция. Так, если во время стресса организм выделяет адреналин, различные гормоны, то сразу после того, как опасность миновала, человеку необходимо передрожать опасность в прямом смысле слова. Ведь можно часто видеть, как животные после потенциально опасной ситуации дрожат всем телом. Так организм справляется с выбросом адреналина.
Кстати, у животных никогда не бывает посттравматического стрессового расстройства: если животное не имеет возможности правильно отреагировать на травматическую ситуацию, то оно просто физически умирает. Если же человек не имеет возможности еще раз пережить и отреагировать на травматическое событие, то он буквально умирает психологически. Человек должен, как и любое живое существо «завершить» ситуацию и привести свой организм в норму. Правда, по какой-то причине психика человека откладывает подобное реагирование на потом.
Ни в коем случае нельзя пить алкоголь или успокоительные лекарства после подобной ситуации – таким образом, мы просто загоняем ответную реакцию организма на стресс внутрь себя. И это будет убивать изнутри. В таком случае, расстройство уже может проявиться и через год, и через пять и более лет.
Объясню на одном примере. Его рассказала мне преподаватель во время обучения. К ней на прием пришел мужчина, жаловался на то, что жить стало плохо, на то, что развелся, пропала тяга к жизни, человек начал системно болеть. Она стала разбираться с этим случаем, но никаких травматических с угрозой жизни воспоминаний у пациента не было. Работали они довольно длительное время. И вдруг, в ходе одного из сеансов терапии этот человек вспоминает, что когда-то был участником авиакатастрофы и единственный в ней выжил. Перепроверили все факты – действительно, была катастрофа и только он один выжил. Событие для человека было настолько сильное, что психика пострадавшего вытеснила воспоминания о нем из своей памяти. Но ведь оно никуда не делось, оно «ушло» в тело, и все эти годы вегетативная система человека работала на износ – это постоянный выброс гормонов, адреналина. То есть организм автоматически все эти годы работал над «спрятанной» внутри психики стрессовой ситуацией. В результате, мы имеем и потерю тяги к жизни, и системные болезни.
Сейчас у меня в работе есть солдат, который служил в одном из спецподразделений во время Евромайдана. То есть он защищал действующую на то время власть, стоял поту сторону баррикад. Воевать для себя он начал еще с того времени. И вот он приходит ко мне и обращается за помощью. И на одной из наших встреч говорит мне: «Я вообще ни с кем не могу разговаривать, только с вами». Ему сложно общаться с мамой – там жалость. Он не может общаться с девушкой – там непонимание. Пока он был на войне, он думал, что очень любит ее. А когда вернулся, то не знает, что с ней делать, о чем говорить. Этот парень, стараясь забыть весь негатив, связанный с Майданом, с зоной АТО, заблокировал свои чувства. Но нельзя заморозить только негативные воспоминания и чувства – вместе с ними уходят и те, от которых у человека «растут крылья». А людям, «отключившим» свои чувства, очень сложно строить отношения с окружающими. Эти люди внутри себя одиноки: они вернулись, а здесь вроде как ничего и не происходило.
Сами солдаты очень редко по своей инициативе обращаются за помощью. Отличие кризисного и военного психолога от психотерапевта «в мягком кресле» в том, что мы вторгаемся в личное пространство человека, пережившего стрессовую ситуацию. Приходится ходить по госпиталям и проводить интервенцию, то есть буквально вторгаться в жизнь и состояние солдата, говорить с ними.
В госпитале был один мальчишка, 19-ти лет – я его для себя назвала «мальчик-подсолнух». Голубые глаза, рыжие волосы. Я его постоянно видела – то в коридоре, то в лифту. У него очень сильно дрожала правая рука, он все время ее прятал, держал левой рукой. Однажды я захожу к нему в палату, и он говорит мне, что завтра идет на выписку. А тик руки-то не прошел. Врачи сказали, что все нормально, и что он должен вернуться на фронт, а у него как был тик, так и остался. Спрашиваю: «Кто ты по специальности в армии?». «Стрелок», – отвечает, а в глазах слезы стоят. Спрашиваю еще раз: «Может твоя рука просто напросто не хочет стрелять, не хочет убивать?» Он заплакал. И в этот момент его рука прекратила дрожать.
Но есть и единичные случаи, когда люди сами обращаются за помощью. Так, один офицер нашел меня чрез Психологическую кризисную службу. Он не знал, какая именно помощь ему нужна, но понимал, что она ему нужна. Этот человек мне сказал: «Я же знаю, что американская армия тратит очень много денег на реабилитацию своих солдат. Поэтому я тоже должен пройти реабилитацию. Но я не знаю что именно мне нужно». С ним у нас была очень хорошая работа – у него прошло заикание. Причем заикаться он начал только через месяц после контузии – когда его привезли уже в госпиталь, и ему больше не надо было носить маску «постоянно готового к бою офицера».
Один из самых сильных факторов, который приводит к стрессовому расстройству – это предательство. Как реальное, так и придуманное самим солдатам по отношению к себе. Представим, что мы с вами сидим в кафе, и в это время туда заходит солдат. При этом, разговаривая между собой, мы улыбаемся друг другу. И для солдата наши улыбки вполне могут быть не так расценены. Для него это уже будет предательством: «Я воевал там, а они смеются, не понимают меня, не ценят то, что я там пережил».
Мы все должны понимать, что когда солдат уходит на войну, защищает Украину, то это не от того, что ему делать было нечего. Это мы его туда послали. Я, вы, всем мы, которые здесь спокойно живем. А они воюют за нас. Не он виноват в убийствах, это наша общая ответственность. И когда он приезжает назад и видит в нас это понимание – ему легче. Человек понимает, что не он поехал на войну и убивал людей, а общество послало его туда и разрешило себя защищать. Общество, которое потом должно встретить его и сказать: «Ты ни в чем не виноват». Если же он встречается с высказываниями наподобие: «А зачем ты туда вообще пошел?», то человек воспринимает это уже, как предательство.
Андрей Сантарович