Когда кто-то утверждает, что России нужна пропаганда, что ее все используют и что пропаганда может быть хорошей, первое, что приходит на ум в качестве опровержения, – примеры фашистской Германии и сталинского ГУЛАГа. Но для почитателей пропаганды они оказываются малоубедительными.
Фашисты были нашими врагами, а потому ассоциация с Германией для них выглядит некорректной; жертвы же сталинских лагерей объявляются, например, в интерпретации Дугина, необходимой платой за величие страны. Когда дело касается пропаганды, политическая логика «цель оправдывает средства» вновь оказывается очищенной от моральных обременений.
Многие россияне до сих пор согласны платить за величие страны, другой вопрос, чем или кем оно будет оплачено?
В ироничном скептицизме Нассима Талеба есть одна концепция, которая поможет разобраться с ценообразованием национального величия. Говоря об искажении действительности, Талеб упоминает неудачников истории, тех, от кого не остается свидетельств и кто уходит в историческое небытие. «А где же те, кто молился, но все-таки утонул?» – спрашивает греческий философ Диагор, когда ему показывают изображения людей, спасшихся от кораблекрушения благодаря молитве. «Набожные утопленники», к сожалению, не могут поведать нам историю своих неудач с морского дна. Талеб называет эти нерассказанные истории скрытыми свидетельствами.
Скрытые свидетельства очень хорошо объясняют, почему после стольких катаклизмов советской истории россияне до сих пор находятся под впечатлением пропаганды тех лет, одним из главных столпов которой стала борьба с врагами народа. Цена величия, кажется, не столь велика, потому что ее платят другие – скрытые, а вернее, мертвые свидетели. Ведь это они – «враги народа» – заплатили по счетам советской пропаганды.
Пропаганду можно больше, чем любое другое явление, отнести к сфере деятельности, где «победитель получает все». Но если безвестным писателям, проигравшим конкуренцию, остается лишь заниматься низкооплачиваемыми приработками, то участь «проигравших» пропаганде куда менее завидна. В любой пропагандистской кампании тем, кто не соглашается с ней, отводится роль внутренних врагов. В зависимости от жесткости политического режима к ним применялись разного рода политические репрессии в самом общем смысле: от морального порицания до физического уничтожения. Если что-то отличает настоящую пропаганду от ее более мягких вариаций, то это отношение к меньшинству: становится оно новым «врагом народа» или нет. Свидетельства «скрытых меньшинств» с трудом доходят через века, потому что они старательно стираются большинством. И XXI век – совсем не исключение. В унисон с Нассимом Талебом поет и Александр Скляр в своем последнем хите «Миллионы», правда, тональность совсем иная:
У всех свое место в Истории,
И лишь предателям места там нет.
Совсем неудивительно в главе «Черного лебедя», посвященной проблеме скрытых свидетельств, встретить упоминание о ГУЛАГе. Критикуя выражение «закалены ГУЛАГом», абсурдное в силу того, что выжившие в нем совсем не обязаны своей «закалкой» советской карательной системе, Талеб вскрывает историческое значение этого учреждения. ГУЛАГ служил не просто способом уничтожения и исправления провинившихся. Являясь методом «стирания» альтернативного мнения, он формировал единую советскую историю, без разночтений. Он и является причиной сокрытия свидетельств, его кладбища – фактически «соловьиные» кладбища или кладбища книг, которые залежались на полках, о которых говорит Талеб. Вот почему в случае с пропагандой более правильно говорить о несогласных с ней мертвых свидетелях. Собственно, если все, кто был против советской пропаганды 30-х годов, умерщвлены или, если говорить о тех, кому повезло больше, подверглись жесткой обработке в лагерях, кто будет свидетельствовать против нее?
Свидетельств против советской пропаганды не осталось, их и не могло остаться. Единственное свидетельство – жуткие цифры статистики, миллионы погибших – по факту является свидетельством уничтожения всякого инакомыслия. Однако и оно нивелировано в качестве свидетельства, ибо такова плата за величие страны.
После смерти Сталина физические репрессии закончились, их заменили социальные репрессии, когда диссидентов, например Сахарова, могли сослать в закрытый город, травить в прессе, запретить выезд за рубеж и т.д. А советская практика принудительного психиатрического лечения сопоставима по жестокости с обращением в сталинских лагерях. Жертвами Казанской тюремной психиатрической лечебницы и ее филиала в Свияжске стали тысячи человек, из которых многие были осуждены по политическим статьям.
Социально уничтоженное меньшинство если и могло донести до нас свидетельства, то это были скорее исключения, а отношение к людям как к плате за величие страны тем временем процветало. Сахаров вспоминает, как один из генералов разъяснял ему важность проведения ядерных испытаний, несмотря на жертвы: «Сейчас в мире идет борьба не на жизнь, а на смерть между силами империализма и коммунизма… Если наша работа, наши испытания прибавляют силы в этой борьбе, а это в высшей степени так, то никакие жертвы испытаний, никакие жертвы вообще не могут иметь тут значения». Ядерных бомб у России много, и кто теперь вспомнит про жертвы: свидетели мертвы, свидетельства скрыты.
Точно так же и с пропагандой, доставшейся нам в наследство вместе с атомной бомбой. Тех, кто мог свидетельствовать против коммунистической пропаганды, поглотила история: одни были истреблены физически, другие социально. Оставшиеся бывшие граждане бывшего СССР, составляющие сейчас не меньше половины населения России, являются выгодоприобретателями величия страны. По этой причине они и не могут свидетельствовать против пропаганды, то есть ставить под сомнение целесообразность ее массированного использования в наши дни.
Пропаганда – игра с нулевой суммой, где проигравший теряет все. Об этом, собственно, и пишет Талеб в главе про погребенных историей свидетелей. А потому нет ничего удивительного в том, что Ходорковский и Навальный меняют свое мнение по Крыму. Они не хотят ставить на «решку», когда «орел» уже выпал.