Елена Воронянская, блогер
В Софийском соборе в Киеве прошел объединительный собор, в ходе которого был утвержден устав автокефальной православной церкви в Украине, а также избран ее предстоятель
Смотрю сейчас на Софиевскую площадь, на светлые лица людей, повторяю слова молитвы вместе с капелланами – и удивляюсь сама себе. Не зря так безукоризненно чисто и бело в природе сегодня. Не случайно первая служба в Софии прошла именно в этот день тысячу (!) лет тому назад. Это не просто переформирование церквей — возвращение на тот путь, с которого мы трагически напрасно свернули несколько веков назад.
Я — скорее агностик, чем истово верующий человек. Как, впрочем, большинство людей промышленных городов, лишенных религиозного воспитания и особого отношения к вере. Не знаю, крестили ли меня в детстве – папа (офицер-коммунист) точно нет, а остальных уже не спросишь. Обряд крещения прошла взрослой, вместе с дочкой в Луганске, в храме УПЦ МП (других тогда еще не было). Крестил нас в неуютной холодной церкви на кольце завода ОР батюшка-бывший афганец, заводчанин (почему-то уверена, что он наверняка поддержал «русскую весну», возможно, был и в числе организаторов – я хорошо помню, как все луганские попы накачивали верующих ненавистью во время Майданов). Крестные наши, тогда бывшие лучшими подругами, в 2014 оказались истинно русскими со всеми вытекающими последствиями.
Жалею ли я о том решении? Пожалуй, нет. Изменило ли оно как-то мою жизнь? Тоже нет, вся наша семья всегда старалась жить по совести, невзирая на то, надзирают ли за этим с небес. Стала ли трепетно воспринимать ту церковь, которую видела? С мерседесами; жирными наглыми попами, увешанными золотыми цепурами, как их благодетели-уголовники; святогорскими вышколенными монахами с портупеями на рясах; с бабками-мракобесками, не дававшими шагу ступить, если ты, не дай бог, без платка и в брюках; с невнятным беглым чтением незнакомых слов, вместо проповеди, которая была нужна душе? Нет, не стала. Церковные праздники не в случайной толпе, а в святковій громаді, я открыла для себя здесь, в маленькой непоказной церкви УАПЦ с отцом Дмитрием, оптимистом и подвижником, о котором я раньше несколько раз писала. Он живет, любя. Жизнь, людей, церковь, свободу, Украину.
Не всем нам повезло жить там, где любят. Я родилась и выросла в каторжных краях российской империи – тюрьма, где держали Тараса, стояла в Старом городе, азиатской части Орска (Урал делил город на Европу и Азию). Обе части были одинаково безликими, нелюбимыми, неухоженными. Мы жили в нескольких местах, но нигде не сажали цветы. Дворики частного сектора, где жили мои одноклассники, были пустыми и грязными. Серые здания, серые заводы, серое небо, серые люди. Никакого намека на уют – и воспринималось это нормально и естественно. Мало кто из моих одноклассников был где-то еще. И, когда я рассказывала про Харьков, про узоры его цветочных клумб, про зеленые парки, про дома, увитые виноградом, витрины магазинов с разноцветьем конфетных цилиндров, воспринимали это как фантазии, очередной пересказ прочитанной книги. Взрослые говорили: «Конечно, это же Украина, там все само растет». Но ведь дело не в пространстве, а в людях, которые его населяют. Точно так же мама, богиня хаоса, отвечала папе, который терпеть не мог беспорядок: «Конечно, тем, у кого отдельные квартиры легко. Вот когда у меня будут условия, тогда…».
Условия улучшались, но человека не изменишь – когда вспоминаю, в какие дебри была превращена одной маленькой слабой женщиной большая 4-комнатная квартира, волосы дыбом)) Украинцы всегда любили украшать пространство вокруг себя. Я не помню хаты в Чернечем Яру, Диканьке, Опишне, Будищах, где ромашковая дорожка к дому не была обсажена цветами – чернобривцами, майорцами, георгинами, де під тином не красовались бы мальвы и не улыбались подсолнухи. И чтобы хата и печка не были чисто выбелены. Я не видела в Западной Украине упавших заборов, заросших бурьянами дворов, удивлялась количеству капличок, деревянной резьбе везде, где только можно. И еще в юности читала о том, как сосланные в Сибирь, вместе с хозяином-декабристом (были разные категории наказаний – в том числе, и поселение в Сибири с разрешением забрать дворовых), украинцы превратили сибирскую деревню в обычное украинское село. Недаром в Канаде стоит памятник первым украинским переселенцам, вложившим немало сил в то, чтоб она стала такой, как теперь.
Да и Крым, после выселения кырымлы, смогли превратить в цветущий рай украинцы (жалко, конечно, вернут опять высохшей пустошью). А вот Орск таким и остался – показывали его где-то в начале 2015-го, когда очередной ихтамнет оказался орским трактористом с кредитами. Смотрела с интересом – прошло больше 40 лет, как мы уехали, а оно такое же узнаваемо-убогое. И по-прежнему никому не нужна и не любима эта земля.
Без любви ничего не бывает. Не подходит тесто, не принимается рассада, не расцветают узоры, не рождаются дети, не поднимаются города. Я помню Луганск при Шевченко (город был его творением, гордостью, любовью). Чистый, просторный, весь в зелени, новостройках, развитии. И с розами, начиная от аэропорта, у танка, возле кинотеатра «Украина», на Советской… А военный городок был еще краше – зеленый, чистый, уютный, без бытового варварства: мы все любили его, сажали цветы возле домов (даже конкурсы были, и наш подъезд его выиграл, во многом благодаря маме и папе). Приятно было принимать гостей, восхищавшихся нашим городом. И каким он стал после долгих лет царствования ефремовского клана… Контраст уймы шикарных автосалонов с серостью и убогостью кварталов, с нескончаемыми рынками, неухоженность, беспредел в бизнесе, запущенность во всех бытовых сферах, фальшивые золоченые церкви-новоделы (откуп от грехов?). И итог – вымирающая будущая швейцария. Нелюбовь…
Вся политика СССР была основана на том, чтобы люди стали безликими кубиками гигантского трансформера – без эмоций, привязанностей, корней. Тогда их легко переместить в любое другое место, использовать как материал для очередного строительства или как оловянных солдатиков для следующей военной авантюры. Репрессии, стройки века, целина, войны – венчики миксера, перемешивающего частицы. Уничтожить память, убить любовь, обезличить человека. Монстр доживает свой век, но присоски цепко держат жертву. С кровью, с болью мы отрываем от себя щупальца и избавляемся от имперского наркотика. Мы вспомним, как это – жить любя. Свою землю, свою страну, свою веру. И успеем дожить до того времени, когда Украиной можно будет гордиться.
Собственно, уже. Всех с праздником!