Бывший спецназовец погранвойск, замкомандира одного из разведывательно-диверсионных взводов батальона Донбасс по прозвищу Призрак рассказал о битве под Иловайском
Командир Призрак — этнический русский из Твери, с детства жил в Донбассе, затем переехал в Киев.
В интервью изданию The Insider солдат рассказал о том, что происходило в Иловайском котле и раскрыл подробности предательства некоторых командиров.
Новое Время решило вынести 10 фактов из рассказа украинского разведчика
1. Окружение, помощь и приказ стоять
Я 20 августа в отпуск пошел, но буквально на следующий день мне говорят, что Иловайск окружают. Отпуск я сам себе отменил. На четвертый день прорвался назад к своим. Нам каждый день звонили и говорили: «Вас окружают, вы в кольце». Мы это знали. Но нам обещали помощь. Нам говорили, что идет помощь, что идут войска. Почему не было приказа отходить — не знаю. Семенченко на тот момент уже не было, его ранили раньше. С нами старший был Филин, замкомбата. Еще 26-27 августа были коридоры с юга. Мы говорили, что надо уходить, коридор закрывается: последние уходили из коридора с боем. Но — ноль эмоций. Мы не знаем, чья это вина. Есть приказ стоять — мы стоим.
2. Батальон Прикарпатье и «зеленый коридор»
Батальон Прикарпатье, который отошел (Матери и жены бойцов батальона Прикарпатье потребовали их немедленной ротации, поскольку, по словам протестующих, ночью 24 августа позиции батальона были обстреляны из установок Град и вся техника и личные вещи солдат были уничтожены. Батальон был выведен из зоны АТО к месту возобновления боеготовности по решению начальника Генштаба. Батальон Прикарпатье в составе 400 бойцов покинул зону АТО и отправился домой на военной технике с вооружением, — ред.). я не могу осуждать. Комбата можно понять — он своих людей спасал. Если бы то же самое сделал Филин, и, не слушая команды спас жизни людей, — мы бы его так же отстаивали, если бы его пытались арестовать.
Наконец нам сказали, что есть «зеленый» коридор на выход, подмоги уже не будет. В этот вечер мы собираемся, снимаем электростанции. Но команды уйти нет. Мы уходим 29 августа с утра на рассвете. Нам сказали, что коридоры есть. С удивлением замечаем огромные по численности наши колонны. Армейцы, танки. Мы присоединились к армейцам. Но Днепр-1 стоит головой колонны в одну сторону, а мы — в другую. «А че мы так?» — «Ну, типа, мы пойдем по одной дороге, а они — по другой. Так распределены коридоры».
3. Прямая наводка
Мы поехали до Многополья. Остановились. И пока мы стояли, нас начали обстреливать из минометов и артиллерии. И нас, и армию. По хатам, по всему. Сумасшедший артобстрел.
«Идем на прорыв!» И погнали. Выходим из Многополья, а там поля до следующего села — Червоносельского. Где-то четыре километра, наверное. И на этих полях нас и начали жечь со всех сторон. Сразу было очень много «двухсотых», «трехсотых».
Я был за рулем тачанки — это пикап, наверху которого стоит пулемет. Сквозь обстрел мы шли на максимальной скорости. Я прикрылся справа грузовиком, ГАЗом. Грузовику не так «больно». Мы так за ГАЗом и шли. Командир роты Тур уехал с Восьмым. По ним танк у меня на глазах со ста метров влупил прямой наводкой. Я вот сейчас ездил в Каменец-Подольский на похороны.
До Красносельського мы таки доехали. Кто-то остановился на дороге – может, водителя убило. И мы вместо того, чтобы идти дальше на прорыв, ушли влево по Червоносельському. А там все — каша.
4. Российские танкисты и приказ наблюдать
Когда мы уходили влево, справа в низинке я увидел, стоит танк и БТР. Я так еще смотрю: «А чего они не стреляют»?Танки, которые не стреляли, оказалось, в них были российские танкисты. Они вообще не собирались в нас стрелять. И не они это начали.
До этого мы российскую регулярную армию не видели. Мы захватили восемь россиян в плен — испуганные мальчонки по 19-20 лет. Говорю: «Вы чего?» Они: «Это не мы стреляли, у нас не было приказа стрелять, у нас был приказ наблюдать». — «Вы как вообще здесь оказались?» — «Мы сопровождали колонну. Ночью. Отоспались, утром нам говорят: Вы уже в Украине».
Потом я подошел к танку, который не стрелял. Там были трупы российских танкистов — танк оказался в ремонте, а за танком они обед готовили, то есть видно было, что мальчонки и сами не были готовы к тому, что начнется.
5. ДНР, подстава и российские наемники
А стреляли ДНРовцы издалека. Я думаю, ДНРовцы подставили этих танкистов. Думаю, это согласовано с русским высшим начальством. Так просто ДНРовцы не действуют. Они там никто: там остались уже не собственно ДНРовцы, а только российские наемники. Изначально там было столько наркоманов и шушеры, но их давно перебили, они ж не вояки. Остались только наемники.
А у танкистов, согласно моей разведке и по факту, действительно не было приказа стрелять.
6. Комбаты, предательство и слово чести
Бой мог бы продолжаться, мы могли бы ждать подмоги, но информации не было. Филин, наш замкомбата, сбежал. Он шел впереди на бронированной инкассаторской машине и прорвался. Я его расстрелял бы, но меня попросили не делать этого, пока все ребята не выйдут из плена и не зададут вопросы.
А дальше Артист, командир моего взвода, пошел сдаваться. Чудак. И начал нас агитировать — мой же командир! Я отказался: «Как я потом сына буду воспитывать? Почему сдаваться, если у нас есть боекомплект?» — «Во-от, мы не выдержим против них». Я говорю: «Против кого? Этих русских мальчиков мы половину перелупим, половину в плен возьмем. А те, что издалека стреляли – что нам уже? Разбить можно колонну, а мы уже окопались, попробуй возьми».
Армейцев, кого призвали, я понимаю. Им это не надо, они пошли сдаваться первыми. А ты добровольцем пришел, стал командиром взвода – и ты сдаешься, еще и людей ведешь, рассказывая им про светлое будущее в плену?
В результате получилось примерно так, как я и думал. Россияне сдали их в ДНР, хотя какой-то офицер давал им слово чести, что этого не будет.
7. Ползком из Иловайска, раненая санитарка Алина и ее героизм
Один из моей четверки сдался. Молодой парень, его я не осуждаю. А мы втроем решили уходить. Я, Алина и Чет.
Девушка Алина — санитар нашей группы — была ранена в шею. И у нее были прострелены осколками две ноги. Но она раненная ползала и перевязывала раненных. Заползала в подвалы, выкидывала оттуда тех, кто забрался туда из трусости, и затаскивала раненных. Тяжелое, типа бронежилетов, нужно было сбрасывать. Неизвестно было, в каком состоянии Алина. Пока обезболивающее действует — она ходит, а что дальше, не ясно. А нам далеко выходить.
И мы сбросили с себя тяжелое. Как раз начало темнеть. Мы поползли в темноте по полю. Километра три ползком. Сначала ползли назад в том направлении, откуда приехали — потому что впереди стояли русские. Отползли, переползли дорогу и ушли в подсолнухи до утра. Заночевали, потому что дальше двигаться, честно говоря, уже не было сил. И двое суток потом шли. По ночам, между «зеленками». Шли на Комсомольское — оно еще было наше.
Алина шла с простреленными ногами. Для меня она — боец номер один. Я таких мужиков единицы знаю. На одной руке пересчитать.
Маневрировали между блокпостами. К селам близко подойти не могли, потому что собаки начинали лаять. Трудно словить ориентиры в полях. Вроде надо левее идти – и вдруг из «зеленки» в нашу сторону начинает стрелять трассерами пулемет. Отползли, залегли. И вот так двое суток. Теперь я четко знаю, что нужно в форме носить компас.
Вышли на «зеленку», стоит в поле российская артиллерия, танки, БРД, БТРы. Мы поняли, что тут все окружено.
И Чет идет на разведку, говорит, если я через сорок минут не возвращаюсь, значит я вас жду. Мы через сорок минут идем — его нет. Начинаем искать. А перед тем танк, который смотрел за дорогой, ушел. Подумали, может, его захватили. Мы с Алиной час его искали. Не нашли.
8. Испуганные российские солдаты
Сейчас мы уже знаем, что Чет жив, здоров. Не захватили его. Просто потерялись мы. Он потом шесть суток бродил. Но дошел.
Заканчивалась вода. Мы с Алиной стали заходить в села. Вынуждены. В одной хате купили гражданскую одежду. Страшно. На чьей стороне люди? Все зависит от того, кто к ним пришел. Знаете, как в «Свадьбе в Малиновке» с шапками: «Эх, опять власть меняется!»
Это были третьи сутки — наверное, 1 сентября. Идем в гражданке по подсолнухам – видим, русские. «Это за нами, надо бежать». Мы в подсолнухи, но успели только метров на 15 отползти. Русские начали стрелять по подсолнухам. Лежим, смотрю, уже подсолнухи режет прямо над головами. И что? Вышли мы. Нас бы положили по-любому. Крупнокалиберный пулемет и пять человек с автоматами. Выхода нет.
Договорились: сдаемся, а если нас будут пытаться сдать в ДНР, идем на прорыв, но живыми в ДНР не сдадимся. Россияне – все-таки военные. А то сброд – ни чести, ни совести. С военными можно разговаривать. Они под приказом. У них смысла что-то с нами сделать нет никакого.
Они там думают, что мы их сейчас руками начнем рвать
Вы бы видели, что творилось, когда мы выходили из подсолнухов. У старшего руки тряслись, он верещал: «Сюда идите!» Руки трусятся, а сам с автоматом. А я смотрю — палец на спусковом крючке. Я ему кричу: «Не ори, все нормально, я иду, руки вверху». А он орет, верещит, аж слюни разлетаются в разные стороны. Я не знаю, что им рассказывают про нас — запугали до ужаса. Мы подходим, а у меня пистолет за поясом. Я кричу: «Оружие здесь». Он схватил за оружие, выдернул. Они там думают, что мы их сейчас руками начнем рвать. Он меня даже не трогал. Просто орал: «Лицом в землю». Я лег. Алина медленно — у нее ноги перевязаны, ее пытались тронуть, я ору: «Не трогай, она ранена!». Он аж отдернулся от нее.
Он вообще боялся прикасаться. Я шел с закрытыми глазами, он постоянно: «Иди на голос, иди на голос….» Я говорю: «Слушай, возьми меня за руку и веди, а то я сейчас куда-нибудь кувыркнусь». Так он вот так меня двумя пальцами за бицепс взял и вел.
9. КамАЗы с «двухсотыми»
Мы оказались не единственные. Нас вместе оказалось девять пленных из разных подразделений. Одна была санитарка из Донбасса, сильно раненная – вчера она в Литву или Латвию улетела на операцию. Пуля под позвоночником, пуля в ребре, пуля под печенью, еще три или четыре осколка. Алину — к ней, а мужчины в яме.
Русские в тот же вечер обещали сдать украинскому Красному Кресту. Мы пошли пешком до какого-то села между Осыково и Комсомольском. Прождали часа полтора — Красный Крест не пришел. Русские сами такие (пожимает плечами). Берем носилки, идем назад. А наши — у кого пальцы отстрелены, у кого ноги прострелены. Доходило до того, что российский десантник мне чуть не автомат давал подержать, чтобы помочь нести носилки.
Утром пошли опять. Приехал наш Красный Крест, забрали нас девятерых. Постепенно сформировалась медицинская колонна. Ну и с нами шло два полных КамАЗа трупов. Из Красносельского.
Я сам в Красносельском видел много «двухсотых». Санитары, которые шли с нами, говорили, что только за последние сутки вывезли триста-четыреста трупов.
10. Вопросы к Семенченку, претензии к сдавшимся комбатам и погибшие друзья
Мы, моя группа, сейчас едем на точку сбора Донбасса, чтобы увидеть, с кем дальше воевать. Если эти же люди будут командовать и дальше — я уйду в другой добровольческий батальон. К Семенченко у меня претензий нет никаких. Его тогда не было — и, насколько я знаю, он в Киеве активно пытался вытащить нас оттуда. Претензии у меня к Филину, к комвозвода Артисту.
Я видел мужество людей, когда у человека оторвана рука, висит на коже, ему дали обезболивающее, а он кричит: «Где мой автомат? Работать надо!» А другой, командир: «Ай, у меня сердце! У меня может быть инфаркт». И прячется в подвал, ни одного выстрела не сделав.
Мы надеемся, что комбат приедет на базу. Не знаю, будет ли Филин. Артист вышел из плена ДНР и едет вместе с Шахом, кстати. Но меня такие люди, как Филин и Артист, больше не интересуют.
Все перед глазами стоит каждую ночь. Смерть друзей, горящие люди — когда ты ничего сделать не можешь. Стоит перед тобой человек и горит, как факел. Я не знал, что люди так горят. И ты понимаешь, что уже ничего сделать не можешь.
Я видел мужество людей, когда у человека оторвана рука, висит на коже, ему дали обезболивающее, а он кричит: «Где мой автомат? Работать надо!» А другой, командир: «Ай, у меня сердце! У меня может быть инфаркт». И прячется в подвал, ни одного выстрела не сделав. Это поражает больше всего. Но Бог им судья.
Собрание Донбасса будет непростое. Может, Призраку попытаются закрыть рот, но вряд ли что-то получится. Потому что я говорил: если кто-то может меня «макнуть» — пожалуйста, я выйду перед ребятами.
А я предъявляю только то, чему я лично был свидетелем, и не распространяю ни слухов, ни сплетен. Если я говорю, что это было так — у меня есть свидетели, и я честью клянусь, что это было так. Если я не знаю, почему мы не отходили из Иловайска, — я так с самого начала и сказал.
