22 января 1918 года была провозглашена независимость Украинской народной республики. Мы можем долго размышлять о Киевской Руси, короле Даниле, казацкой военной демократии и прочих событиях средних веков. Но современное Украинское государство — наше государство — началось именно 100 лет назад. Именно это столетие — самое главное и в судьбах украинского народа, и в судьбах всех тех, кто живет на украинских землях и стал (или, напротив, не захотел стать) частью украинской политической нации. Об этом пишет автор на сайте «Эспрессо«.
Сейчас трудно себе представить, что даже та, первая независимость — как и вторая, провозглашённая в 1991 году — родилась не в результате боев и четкого осознания большинством граждан необходимости появления своего государства — а по воле обстоятельств. Февральская революция в империи, негибкость Временного правительства в украинском вопросе, большевистский переворот…
Нечто подобное происходило и в августе 1991 года – августовский путч, неспособность союзного руководства прислушаться к украинским пожеланиям, фактический переворот Ельцина… А результат всего этого — независимость, успех тех, кто хотел не украинской автономии, не «особых отношений» с Москвой, а своего государства.
При этом и в 1918 году, и в 1991 году независимость была как бы «отложенной». То есть она провозглашалась, но одновременно подразумевалось, что если империя «одумается» и поймёт чаяния украинцев, то с ней возможны некие особые отношения.
Даже в знаменитом Четвертом Универсале 22 января 1918 года указывалось на возможность рассмотреть в будущем украинском Учредительном собрании «федеративную связь» с «народними республиками бывшего Российского государства». Федеративная связь! Вам это ничего не напоминает?
В 1991 году, уже после провозглашения второй независимости, Украина вступила в СНГ, на долгие десятилетия закрепив в сознании окружающего мира свою принадлежность к постсоветскому пространству и особые связи с метрополией. Мы не знаем, как поступили бы руководители УНР — в конце концов, Ленин начал войну против Украины практически немедленно, а Путин — спустя 23 года после провозглашения независимости.
Но не уверен, что нужно доказывать: украинское общество, украинская политическая элита инфицированы дурной московской болезнью. Этот политический сифилис отступает только тогда, когда Россия начинает убивать и сжигать. Но как только в Кремле успокаиваются, в Киеве вновь начинают думать, как бы получше договориться. Это напоминает брак с дебоширом, который пьет беспробудно, избивает родственников и соседей и практически безнадёжен. Но стоит пьянчуге «завязать», как соседи немедленно приходят к нему в гости с тортом и фикусом и предлагают дружить домами. А что делать, раз он в соседней комнате и у него газ?
Я бы никому не пожелал такой судьбы – жить у себя дома, иметь все возможности для государственного строительства и постоянно сталкиваться с чудовищным национальным равнодушием, упрямым непониманием приоритетов и самого смысла существования Украины. Но такое отношение к независимости порождает и международное одиночество украинского государственного проекта.
И в 1918 году, и в 1991 году к Украине в мире относились скорее как к недоразумению, чем как к настоящему государству. В 1918 году союзники появлялись только тогда, когда оказывалось, что можно использовать Украину как буфер в противостоянии с Россией — так думали немецкие генералы в последние месяцы существования монархии и так, очевидно, размышлял Пилсудский, когда ре шил поддержать Петлюру.
Но в целом отношение к самой идее украинской государственности совершенно невозможно сравнить с тогдашним отношением Запада к независимости Польши, Чехословакии, балтийских стран. Конечно, поляки, чехи или литовцы могли говорить о восстановлении государственности. Однако у латышей или эстонцев государственной традиции не было не в меньшей степени, чем у украинцев. И, тем не менее, сомнений в том, что они – не часть России — не было уже тогда.
И даже тогда, когда Сталин оккупировал эти страны в 1940 году, они остались на политических картах. А Украина — исчезла, была заменена симулятором УССР. Потому что мало кто сомневался в том, что имеет дело с продолжением России. Нечто похоже повторилось и в 1991 году, когда нас долго уговаривали — между прочим, на уровне президента США — участвовать в «обновлении» СССР, а потом долго воспринимали как территорию СНГ, как «недороссию».
Конечно, можно во всем обвинить Запад. Но дело не в Западе, а в нас самих. Постоянная борьба сторонников независимости со сторонниками капитуляции, украинцев с «хохлами» происходит на глазах цивилизованного мира в саме решающие моменты нашей истории.
Наши граждане — причём отнюдь не этнические русские – публично сокрушаются по поводу исчезновения любимых российских телепередач и невозможности приобщаться к великой русской культуре. Мы все время норовим придумать какой-то второй русский язык вместо того, чтобы перейти на украинский. Сотни тысяч украинцев продолжают жить и работать в России, ездить в Россию даже в те годы, когда россияне убивают их соотечественников — так было и после 1918 года, и после 2014 года.
Оккупанту удаётся найти достаточное количество коллаборационистов, чтобы оформить «лицо» Малороссии — начиная от Юрия Коцюбинского и заканчивая разнообразными Януковичами и Захарченко. Сами украинцы готовы смотреть в рот любому заезжему гастарбайтеру, который учит их жизни — так будто здесь не самостоятельное государство, а Курская область.
Задачи государственного строительства постоянно подменяются экономическими потребностями. Это сейчас на первом плане среди вызовов общества – война. Но мало кто понимает, что единственное лекарство от войны — сильное государство. Сильное не только брюхом, но и духом. Прежде всего — духом.
Бедные страны, которые осознавали свою особенность, выживали в противостоянии с самым сильным врагом. А богатые государства с неопределенным менталитетом просто разваливались на части и становились добычей хищников.
Это — азбучные истины. Но именно они определяют Украинское столетие. И пока мы не поймём, что нужно не говорить правильные слова, а совершать правильные поступки ради своей страны — так и останемся для одних обломком их бывшей империи, для других — буфером между ними и этой империей, для третьих — инструментом для укрощения амбиций этой империи. Только Украиной мы для них не будем до того дня, пока не станем Украиной для самих себя.
