Первого февраля Борису Николаевичу Ельцину исполнилось бы 85 лет. По случаю юбилея первого президента России о Ельцине и его времени наверняка скажут много добрых слов люди, которые работали с ним, знали его лично.
Я Ельцина лично не знал. Несколько раз общался с ним — когда брал интервью. Дважды — один на один, и еще несколько раз – в компании других коллег, и про каждую встречу мог бы рассказать какую-нибудь занятную и даже поучительную байку.
Но все равно после тех редких встреч я не мог представить его себе — в жизни, в личном общении. Во время интервью Ельцин был неизменно замкнут и молчалив, в технических паузах, когда микрофоны и камеры не работали, мог не проронить ни единого слова, словно отгораживался от нас, журналистов, невидимой перегородкой.
Мне казалось, что он сильно волнуется. Интервью для телевидения не были его стихией — возможно, так он пытался это скрыть. Но и мы тоже, конечно, робели – да не только мы, у всей его свиты, помощников, советников, охранников словно чуть-чуть слабели, подгибались колени, когда появлялся Ельцин – большой, высокий, громкоголосый.
Было трудно представить себе, как этот человек делает то, о чем уже известно было по рассказам людей из его окружения: задает вопросы, из которых ясно, что он не знает, как ему быть в той или иной ситуации, колеблется, просит совета, шутит, хвалит, ругает подчиненных, спорит с ними.
Гораздо больше я узнал о Ельцине, когда работал вместе с Сергеем Урсуляком, ставшим с тех пор – после «Ликвидации», «Жизни и судьбы» и «Тихого Дона» — одним из самых успешных наших кинорежиссеров, над документальным сериалом «Президент всея Руси».
Незапланированная премьера его состоялась на «старом» НТВ 31 декабря 1999 года. Фильм мы делали тщательно и неторопливо, рассчитывая показать его в канун грядущей «смены караула» в Кремле, ожидавшейся летом 2000 года. Но потом Ельцин вдруг взял, да и подал в отставку за полгода до срока — и поскольку, как говорится, дорого яичко к красному дню, Урсуляку в канун Нового года пришлось по тревоге мчаться в монтажную и в пожарном порядке устранять самые явные недоделки, чтобы выдать в эфир хотя бы первые две серии из четырех, как есть, в черновом варианте.
Фильм – уже в окончательной, «отутюженной» версии — легко найти в Интернете. С тех пор про Ельцина снимали много, но лучше Урсуляка, на мой взгляд, так никто ничего и не сделал. В том фильме Ельцин — живой. И об этом там — множество замечательных историй.
Мне, например, очень нравится та, которую рассказывает Григорий Явлинский: как накануне первого тура президентских выборов 1996 года Борис Николаевич пригласил его к себе, долго уговаривал Григория Алексеевича снять свою кандидатуру, призвать сторонников «Яблока» проголосовать за переизбрание действующего президента, обещая за это высокий пост в правительстве и всяческую поддержку. Уговаривал и так, и сяк, Явлинский — ни в какую: мол, какой же я политик, какой же я лидер партии, если откажусь от участия в выборах?! В последний момент, когда встреча вроде бы уже закончилась ничем, и Явлинский шел к дверям огромного президентского кабинета, Ельцин вдруг окликнул его:
— Вернитесь!
Подошел к нему вплотную, спросил в упор:
— Так и не согласитесь?
— Нет.
И тут Ельцин неожиданно хитро улыбнулся и сказал:
— И я бы не согласился.
В этом – весь Ельцин. И в том, как он – об этом рассказывает в фильме Анатолий Чубайс — ни секунды не задумываясь, размашисто написал «Согласен» на челобитной своего бывшего архиврага Руслана Хасбулатова, нижайше ходатайствовавшего перед президентом о прикреплении к «кремлевской» поликлинике – к изумлению руководителя ельцинской администрации, где долго мучились, боялись, никак не решались доложить Борису Николаевичу о просьбе бывшего мятежного спикера.
Ельцин никогда не был мстителен – поверженный враг для него переставал быть врагом. За единственным исключением: Горбачеву он так и не смог чего-то простить, чего именно – мы, наверное, так никогда не узнаем.
Он никогда не был стяжателем, был прост в быту. Госдача в подмосковной Барвихе — с казенной мебелью с инвентарными номерками — была верхом его сугубо личных представлений о домашнем благополучии – и в этом он мало чем отличался, по-моему, от своего alter ego Михаила Горбачева.
Он обожал простую советскую еду, которую ему готовила Наина Иосифовна — и кремлевские повара, ездившие с ним во все зарубежные поездки. В мировых гастрономических столицах они продолжали кормить его всеми этими щами, рассольниками, котлетами да макаронами по-флотски – бывший министр иностранных дел Андрей Козырев рассказывал, как долго не мог уговорить Ельцина в Париже сходить в хороший ресторан, хотя бы разок попробовать, что такое знаменитая высокая французская кухня.
В Ельцине-человеке отпечаталась романтика его молодости — студенческих общежитий, походов с палатками, кострами, байдарками и пляжным волейболом, хрущевских новостроек 60-х, когда повзрослевшие жители «общаг» по всей стране строили Черемушки – в каждом городе свои — и потом вместе туда переезжали.
Трогательная, на всю жизнь, дружба с однокурсниками. Крепкая семья. Непревзойденная — на мой сугубо личный взгляд – как первая леди, Наина Иосифовна. Нежная любовь к ней и к дочерям, оказавшаяся — как потом выяснилось — гораздо сильнее любви к власти и заботы о собственном политическом наследии.
Ельцин был демонстративно вежлив, никогда никому из подчиненных не тыкал, со всеми был по имени-отчеству. Никто от него не слышал грубого, матерного слова – это от человека-то, пол-жизни проработавшего на стройках! – хотя порой казалось, что в его знаменитом раскатистом «па-ни-маешшшь» слышатся все тридцать три оттенка крепкого русского непечатного слова.
Он умел выслушать советников и помощников, не считал зазорным учиться у них, прислушиваться к ним – до такой степени, что порой мог отменить уже принятое решение.
Как это было в марте 1996, когда он хотел распустить Госдуму, запретить КПРФ, отложить, но по сути — отменить президентские выборы.
Как это было весной 1999, когда он снова послушал Чубайса и в последний момент отказался от намерения выдвинуть на пост премьера — вместо отставленного Примакова – покойного Николая Аксененко.
Я знаю людей, пользовавшихся тогда немалым влиянием в Кремле, которые еще долго были убеждены: в отличие от Степашина, на которого тогда пал выбор президента и который не справился с обязанностями премьер-министра, Аксененко мог проявить себя совсем с другой стороны и в итоге, доказав свою способность быть руководителем правительства, стать ельцинским преемником.
Но история распорядилась иначе.
И вот тут, мне кажется, важно сказать то, что в день юбилея может быть замазано «приторным елеем» мемуаристов, не впишется в «поклонения установленный статут».
Борис Николаевич Ельцин был хороший человек. Он был живой человек. Как живой человек, он порой ошибался. Он сделал немало плохого. Но гораздо больше сделал хорошего.
Он очень много сделал для того, чтобы русский коммунизм, бессмысленный и беспощадный, никогда больше не пришел у власти. Чтобы в стране уважались демократические правы и свободы граждан. Чтобы талантливые, образованные, предприимчивые люди могли себя реализовать. Чтобы частная жизнь стала личным делом каждого. Чтобы в стране не было никакой господствующей идеологии. Чтобы страна была в нормальных отношениях с остальным миром.
Но все это, увы, было перечеркнуто одним-единственным решением, которое Ельцин принял летом 1999-го года, когда он объявил своим преемником Путина. Не важно, повлиял ли на него хитромудрый Волошин, вездесущий Чубайс или кто-то еще из царедворцев, пошел ли он на поводу у дочери Татьяны, или кто-то из злокозненных олигархов склонил его в пользу этого выбора.
Это было, в конечном счете, его решение. И это была ошибка. И цена этой ошибки для самого Ельцина оказалась трагически высока.
Тут важна даже не личная судьба Ельцина. Не то, что бывшего президента в последние годы жизни было не слышно и не видно. Не то, что он провел эти годы едва ли не как пленник в золотой клетке — в полном молчании, странным образом не реагируя ни на один из многочисленных случаев, когда бесстыдным образом демонтировались политические конструкции, возведенные его стараниями.
Будем считать, что это был его личный выбор, добровольное молчание, добровольное заточение.
Важно другое. Важно, что в итоге политическое наследство Ельцина сегодня полностью разбазарено. Остался один Путин.
И пусть никого не вводит в заблуждение недавний сусальный эпизод, когда первые лица государства почтительно поучаствовали в открытии «Ельцин-центра» в Екатеринбурге — очередная операция прикрытия.
На самом деле, увы, от времени Ельцина в стране не осталось практически ничего, кроме воспоминаний.
