Обнародованная стенограмма заседания СНБО, состоявшегося после того, как 27 февраля 2014 года российские войска без опознавательных знаков начали брать под контроль административные и коммуникационные объекты в Крыму, дает ответы на ряд важных вопросов касательно мотивов тогдашних действий украинской власти – и, как всегда, ставит целый ряд новых, пишет эксперт по проблемам национальной безопасности Тарас Жовтенко в блоге на НВ.
Как известно, изначально российские действия в украинском Крыму разворачивались по сценарию «гибридной войны». Многие приписывают этот сценарий исключительно российскому военному гению. Однако не стоит забывать, что центральную идею – использование сил специальных операций для взятия под контроль критически важной инфраструктуры противника не столько с целью подготовки дальнейшего вторжения с использованием конвенциальных вооруженных сил, сколько для создания хаоса в информационном поле страны-жертвы и реализации дальнейшей политической стратегии, РФ благополучно умыкнула у ненавистных американцев.
Еще на заре 2000-х Объединенный комитет начальников штабов США одобрил план реформирования национальных вооруженных сил с упором на проведение информационных и психологических операций, цель которых – достижение максимального желаемого политического эффекта в конкретной стране с использованием минимума ресурсов, в том числе и военных.
После 11 сентября 2001 года концепция получила стимул к дальнейшему усовершенствованию и в итоге явила миру новый вид войны: сете-центрический (англ. Network-Centric Warfare), заточенный под новый вид противника, коим являлась сетевая по своей природе террористическая организация «Аль-Каида». Однако практическое использование концепции в рамках Афганской (2001–2002) и Иракской (2003) кампаний дало неожиданно отрицательный результат. Вместо создания, как предполагалось, необходимого информационного резонанса в стане противника, американцы получали один и тот же негативный эффект, направленный против них самих.
Пока в Пентагоне разбирались что к чему (и параллельно работали над новой концепцией т.н. «операций влияния» – Effect-Based Operations), в Москве внимательно анализировали опыт США. И пришли к едино верному решению: все проблемы американцев сводились к тому, что они использовали свои силы спецназначения в открытую, в результате чего весь информационный эффект сводился именно к тому, что главными «действующими лицами» были американские военные. Выход имелся всего один: спороть знаки отличия с формы спецназа. И тогда все становилось на свои места – в чем Украина убедилась на собственном печальном опыте в Крыму.
Итак, стенограмма убедительно свидетельствует о том, что решение не предпринимать ответные действия опиралось на страх перед началом полномасштабного российского вторжения в Украину, которым угрожал спикер Госдумы РФ Нарышкин в телефонном разговоре с секретарем украинского СНБО Турчиновым. Он также передал предупреждение Путина о том, что гибель хотя бы одного российского военнослужащего повлечет за собой немедленный акт возмездия. Вряд ли Нарышкин и Путин имели в виду военнослужащих Черноморского флота РФ в Крыму. Тем более, тогдашний глава СБУ информировал СНБО о «полномасштабном использовании военнослужащих РФ» на территории автономии.
Отсюда следует, что уже на следующий день после того, как в Крыму появились «неопознанные зеленые человечки», в украинском истеблишменте точно знали, кто они и откуда пришли.
В этом случае становится более-менее понятной пассивная позиция власти в той ситуации: нельзя было отдавать приказ о ликвидации «вежливых» российских спецназначенцев, особенно после столь открытых угроз со стороны Москвы. Кроме того, Запад действительно настаивал на том, что Украина не должна была играть агрессивную роль: она отводилась РФ. Аналогичные рекомендации получал в свое время грузинский президент Саакашвили: по словам тогдашнего госсекретаря США, Кондолизы Райс, она неоднократно настаивала на том, что «Грузия должна оставаться в роли жертвы», однако Тбилиси предпочел отбиваться. К чему это привело, помнит весь регион. По-своему помнят об этом и Россия, и Украина.
Однако полученные ответы рождают новые, еще более неприятные вопросы. Например, почему, имея на руках аргументы, подтверждающие российскую агрессию, украинские политические элиты не использовали эти козыри с максимальной эффективностью? Ведь таким образом можно было изменить всю логику событий: обнародовав имеющиеся доказательства (хотя бы сам разговор Нарышкина с Турчиновым и угрозы военного вторжения), можно было развалить российский «гибридный» сценарий подобно тому, как распался аналогичный сценарий США в Афганистане или Ираке. К тому же, это явно не помешало бы получению Украиной военного содействия со стороны Европы и США, скорее наоборот: ведь Украина не отступала от роли «жертвы», а нанесла бы асимметрический информационный контрудар в ответ на российское военное вторжение.
Или почему на всех последующих переговорах с западными союзниками Украина стыдливо избегала практических разговоров о военной помощи, тогда как дома политики всех рангов и калибров гордо кичились еще не осуществленными поставками чуть ли не НАТОвских боевых самолетов (а потом придумывали нелепые «отмазки» чтобы скрыть провал переговоров)?
Получается, в Украине сценарий «гибридной войны» упал на благодатную, щедро удобренную коррупцией и доминированием личных и клановых интересов над государственным (даже в условиях угрозы национальной безопасности) политическую почву, и именно благодаря этому оказался столь успешным.
В таком случае главная его угроза все еще впереди: ведь, явив миру свою самую непривлекательную, военно-захватническую сторону, он таит в себе колоссальный потенциал разрушения нашего государства через комбинацию «полузамороженного» конфликта в Донбассе и влияния на политические элиты путем эксплуатации старых схем разворовывания и ничегонеделания, подпитываемых постоянным списыванием всего «на войну».
