Говорят, в интересные времена лучше не жить. Увы, это несбыточное пожелание. Раз в 30–40 лет казавшийся незыблемым мир внезапно исчезает, и на его место приходит другой, совершенно на него не похожий. Сейчас начинается как раз такое интересное время. Точнее, оно началось два года назад, когда Россия, будто объевшись белены, решила напасть на Украину, а взявшийся из ниоткуда ИГИЛ почти стер с карты Сирию и Ирак. Brexit — не следствие этих событий, а просто еще одна точка на карте, где прорвалась наружу долго копившаяся усталость от текущего положения дел.
Те, кто застал 1989–1991 годы в сознательном возрасте, отлично понимают, о чем идет речь, хотя, возможно, рассчитывают, что на этот раз обойдется. Не обойдется, не ждите. Это вовсе не значит, что Евросоюз распадется (хотя, в 1990-м в распад СССР тоже никто не верил), но через пару лет его будет не узнать. Как и многое другое в мире. Каждому поколению нужно разок сломать изживший себя миропорядок через колено, и мы сейчас как раз переживаем этот момент. Хуже того, мы в самом его начале.
Тем же, кто в 1991 году ходил в младшие классы или еще не родился, можно посоветовать вспомнить «Игру престолов». Тем более, что последние несколько дней ничуть не уступают сериалу в количестве смертей главных героев.
Но давайте по порядку.
Сезон 1, эпизод 1. Зима близко
Дэвида Кэмерона сейчас все подряд обвиняют в том, что он, дурак, объявил референдум, хотя вполне мог бы этого не делать. Не мог. Если бы референдум не объявил он, его через несколько лет объявил бы Найджел Фарадж, глава Партии независимости Соединенного Королевства (UKIP), которая в последние годы отбирала все больше голосов как у консерваторов, так и у лейбористов. Проблема была не в Кэмероне, а в классической революционной ситуации — огромное количество рядовых европейцев уже не хотят жить по-старому, а руководство Евросоюза не умеет и не хочет мыслить по-новому.
В 2005 году европейскую конституцию, превращающую союз независимых стран в федеративное сверхгосударство, прокатили на референдумах граждане Франции и Голландии. Но руководство ЕС протащило ее не мытьем, так катаньем, переименовав в Лиссабонский договор, потому что договоры, в отличие от конституций, принимают не референдумом, а парламентским большинством. Демонстративно наплевав на мнение голландцев и французов, лидеры ЕС заложили под союз часовую бомбу. Люди почувствовали, что с ними не считаются. Евросоюз начал терять популярность. Зато, сначала в тех же Франции и Голландии, а потом и в других странах Европы, стали набирать популярность партии, обещавшие вернуть власть из рук брюссельских бюрократов домой. Особенно популярной эта идея стала в Британии.
Помимо инстинктивной нелюбви к оторванным от народа бюрократам, у англичан были и две более конкретные претензии.
Одна из них касалась иммиграции. Англия первая открыла свой рынок труда для вошедших в ЕС бывших стран советского блока — при том, что туда уже массово мигрировали индусы, пакистанцы и жители других бывших британских колоний. В год в страну переезжало более полумиллиона иностранцев — в пересчете на количество населения больше принимала только Швеция. У многих появилось искушение свалить вину за реальные проблемы — трудности в поисках работы, переполненные детсады и школы, очереди в больницах — на понаехавших. А у многих политиков — искушение раскручивать тему мигрантов в собственных целях. Россиянам и то и другое должно быть отлично знакомо.
Второй претензией был вал бессмысленных брюссельских директив, мешающих жить всем, но особенно малому бизнесу. Символом бюрократического абсурда стал «запрет кривых огурцов».
На самом деле запрета как такового не было. В 1988 году Еврокомиссия постановила, что огурцы должны делиться на три класса в зависимости от кривизны, и эти три класса огурцов нельзя продавать вместе друг с другом. Звучит смешно, но фермерам было не до смеха. К сбору огурцов и отбраковке испорченных экземпляров добавилась еще одна процедура, сортировка огурцов по кривизне. Фермерам пришлось нанимать новых сезонных рабочих (иммигрантов, западноевропейцы на такую работу не шли) или закупать дорогие сортировочные машины. Мелкие производители, не способные их купить, разорялись. К тому же выяснилась неприятная вещь: магазины не хотели продавать три разных сорта огурцов, в зависимости от кривизны. Им было достаточно одного. В результате огурцы низших классов стали просто выбрасывать. Именно из-за этого ЕС в конце концов спохватился и отменил директиву — но лишь в 2009 году, через 21 год после ее рождения.
Другие директивы остались, и их сотни, если не тысячи. В ЕС нельзя продавать пылесосы мощностью более 1600 Вт. Нельзя продавать трубочный табак, нарезанный тоньше 1,5 мм. Запрещено писать на бутылках с водой, что она помогает от обезвоживания. И, как один из последних примеров безумия, комитет Европарламента по законодательству в конце мая предложил взимать социальный налог с промышленных роботов.
Одно из самых тяжелых для мелкого бизнеса правил, введенное совсем недавно, в 2015-м, — обязанность продавцов цифрового контента платить НДС в стране, где находится покупатель. Человек, продающий с собственного сайта свою музыку, книжки или выкройки, теперь должен отслеживать страну, из которой пришел покупатель, подавать в этой стране налоговую декларацию и платить там НДС. Если он продавал выкройки в 28 стран ЕС, ему нужно подать 28 деклараций. Даже если цена сделки была лишь несколько центов. Когда в прошлом году директива вступила в силу, мелкие продавцы взвыли и завалили ЕС протестами. В Еврокомиссии поняли, что напортачили, и пообещали откатить директиву обратно. Но, из-за особенностей работы брюссельской бюрократии, эта процедура займет не меньше полутора лет.
В общем, у европейцев были причины для недовольства. Это недовольство, как давление в котле, с каждым годом нарастало и в конце концов привело к взрыву. Можно было не объявлять референдум и отложить взрыв на несколько лет, но тогда он был бы сильнее, и на референдуме могли победить не умеренные консерваторы, а радикальные национал-популисты.
Сезон 1, эпизод 9. Никто
Найджела Фараджа есть за что не любить. Он допускает высказывания на грани расизма и ксенофобии (хотя никогда, по крайней мере на людях, эту грань не переходит), он хвалил Путина (хотя эта похвала была довольно двусмысленной), он хамит оппонентам в Европарламенте (хотя ничуть не больше, чем спикер Европарламента Шульц и председатель Еврокомиссии Юнкер). Но нельзя не признать, что из всех современных политиков именно Фарадж является живым воплощением фразы «Сначала они тебя не замечают, потом смеются над тобой, затем борются с тобой. А потом ты побеждаешь». Как сказал сам Фарадж, выступая в Европарламенте после Brexit, «когда я впервые попал сюда 17 лет назад, я говорил, что хочу возглавить кампанию по выходу Великобритании из ЕС и вы все надо мной смеялись. Должен заметить, что сейчас вы уже не смеетесь, не так ли?»
Депутаты сидели насупившись.
Фарадж борется с ЕС с 1992 года, когда он в знак протеста против Маастрихтского договора вышел из Консервативной партии. Первые годы никто не знал, кто это такой. Потом пресса стала замечать борющегося за независимость эксцентрика и потешаться над ним. Потом, когда его партия начала завоевывать мандаты на местных и европейских выборах, его начали ненавидеть. А потом стало понятно, что недовольство ЕС нарастает, особенно в рядах консерваторов, и их избиратели перебегают к Фараджу. Пока не в таких количествах, чтобы позволить ему создать парламентскую фракцию, но в таких, чтобы оттянуть у Тори голоса и поставить под угрозу их победу над лейбористами. Потом в UKIP начали перебегать консервативные депутаты, а многие из оставшихся принялись все громче требовать выхода страны из Евросоюза. Под лидером партии Дэвидом Кэмероном начало качаться кресло. Да и под всем руководством консерваторов тоже. Единственным способом сохранить власть было закрыть этот вопрос раз и надолго. А единственным способом закрыть вопрос было провести референдум, чтобы иметь возможность сказать: «Выхода из ЕС не будет, потому что такова была воля народа».
Решение было правильным. Оно позволило оттеснить UKIP на второй план и превратить дискуссию о выходе во внутрипартийный междусобойчик, где и главными противниками, и главными сторонниками Brexit становились тори. Но маховик был запущен. Фарадж своего добился.
Сезон 1, эпизод 10. Битва золотых мальчиков
Премьер-министр Дэвидом Кэмерон и бывший мэр Лондона Борис Джонсон знакомы с детства. Кэмерон и Джонсон одновременно учились в Итоне и Оксфорде, вместе состояли в Баллингтонском клубе молодых богатых дебоширов, вместе, в 2001-м, успешно баллотировались в парламент в соседних округах.
Запуская кампанию по референдуму, умный, но лишенный харизмы Кэмерон очень надеялся на помощь бывшего однокашника.
Борис Джонсон — возможно самый яркий политик нашего времени не только в Британии, но и в мире. Несмотря на свое элитарное воспитание, он легко находит общий язык с рабочими и домохозяйками. И, что значительно важнее, умеет найти подход к поголовно левой городской интеллигенции — Джонсон дважды, в 2008-м и 2012-м, избирался мэром Лондона, города, где его партия в последний раз побеждала на парламентских выборах в 1992 году. Даже став мэром крупнейшего мегаполиса, он часто валял дурака и не боялся казаться смешным. Возможно, за это его и любят: почти все опросы за последние три года называют его самым популярным политиком страны. При этом он не стесняется врать избирателям, давать невыполнимые обещания и менять политические позиции. Впрочем, это делают все добившиеся успеха политики. Просто Джонсон делает это более откровенно — многие скажут, более нагло. Из-за его обаяния ему очень многое сходит с рук. Как сказал медиамагнат Конрад Блэк, Джонсон — хитрый лис в шкуре плюшевого мишки.
Его таланты очень пригодились бы лагерю Remain (то есть сторонников членства Британии в ЕС). Но Джонсон не спешил соглашаться на предложение Кэмерона. В 1989–1994 годах он работал брюссельским корреспондентом The Daily Telegraph и, понаблюдав работу евробюрократии вблизи, стал яростным евроскептиком. Некоторые даже винят его в том, что своими репортажами он способствовал созданию UKIP и образованию евроскептического крыла консерваторов (до начала 90-х евроскептицизм в Британии был прерогативой левых). Время и пребывание в рядах консервативной партии смягчили позиции Джонсона в этом вопросе, но большим поклонником ЕС он точно не был.
Джонсон до последнего момента не мог решить, к какому из лагерей примкнуть. Перед стартом официальной кампании он написал два варианта колонки в The Daily Telegraph — первый о том, почему надо бороться за выход Британии из Евросоюза, второй — о том, почему необходимо, чтобы Британия осталась в ЕС. Но в намеченный день опубликовал все-таки первую. Рассказывают, что Кэмерон был вне себя от ярости. Вместо бесценного союзника у него появился опасный противник.
Многие считают, что Джонсон, знаменитый своей амбициозностью, просто решил, что пришла его очередь садиться в премьерское кресло. Сам он говорил, что причиной его решения стали проваленные Кэмероном переговоры о реформе Евросоюза. Точнее, Джонсон, который никогда открыто не критикует соратников по партии, написал, что Кэмерон провел переговоры блестяще и добиться большего в нынешних условиях было нереально. Но данные ему обещания не решают главных проблем, да и нет никаких гарантий их соблюдения.
Переговоры действительно были провалены. Кэмерон не смог добиться от континентальных партнеров никаких серьезных реформ и привез домой лишь ничем не подкрепленные обещания мелких косметических изменений. Это и предопределило судьбу референдума. Лагерь Remain лишился возможности предложить недовольному населению хоть какую-то позитивную программу. Он не мог обратиться к избирателям и сказать: «Если вы проголосуете за ЕС, ваша жизнь станет лучше». Поэтому единственной тактикой Remain стало запугивание. Рассказы о том, в какую пропасть рухнет страна, если проголосует за выход.
Возможно на какой-то другой народ это бы и подействовало — но не на англичан. Кампания Remain быстро получила от своих противников название проект «Страх» (Project Fear), которое оказалось настолько точным, что его подхватила даже левая, выступающая за сохранение страны в ЕС, пресса.
Лидеры Remain, глава шотландских консерваторов Рут Дэвидсон и мэр Лондона лейборист Садик Хан — умные люди и талантливые политики. Они понимали, что происходит, и пытались перевести кампанию в позитивное русло. Но провал Кэмерона на переговорах с ЕС не оставил им пространства для маневра, и даже они, раз за разом начиная свои речи за здравие, заканчивали их за упокой. Проект «Страх» так разозлил избирателей, что сторонники ЕС, имевшие в начале кампании комфортное десятипроцентное преимущество, всего за пару месяцев полностью его растеряли. Vote Leave (кампания за выход Британии из ЕС) стала побеждать.
Джонсон не просто присоединился к Vote Leave, он сделался ее лидером. Для кампании это стало бесценным приобретением. Джонсон — великолепный оратор. Он не выходит из себя, не сбивается с мысли, не переходит на личности. Внешне он совершенно спокоен и доброжелателен. Но он отлично видит слабости оппонентов и использует их на все 100%. Кампании страха Джонсон противопоставил кампанию надежды и уверенности в себе. Главным ее лозунгом стало «Take Back Control» — вернем себе контроль над страной и своими жизнями. Когда на дебатах противники Джонсона грозили соотечественникам страшной расплатой за уход из ЕС, он отвечал, что не надо бояться, мы — родина демократии, мы — великий свободный народ и преодолеем любые трудности. Когда оппоненты прибегали к персональным нападкам — а это случалось до неприличия часто — Джонсон не обращал на хамство внимания и с милой улыбкой продолжать гнуть свою линию.
Сейчас проигравшие обвиняют его в разжигании ненависти к иммигрантам, но это неправда. Фарадж и другие агитаторы за Brexit действительно запугивали британцев наплывом чужаков. Но для официальной кампании Джонсона иммиграция не была важной темой. Да, он говорил и об этом, но не про «понаехали», а про «мы должны сами решать, кого пускать к нам в страну». Более того, Джонсон сумел перехватить у оппонентов тему толерантности, заявляя, что диктат Брюсселя создает несправедливые преимущества для европейцев и что, выйдя из ЕС, страна предоставит равные шансы людям со всех континентов. Короче говоря, кампания Джонсона напоминала по духу первую кампанию Обамы: «Hope, Change, Yes, We Can!»
Естественно, Джонсон победил. Те, кто хотел уйти из ЕС, обожали его. Те, кто хотел остаться, — яростно ненавидели. И все были уверены, что он станет новым премьер-министром. Но не тут-то было.
Сезон 2, эпизод 1. Кровавый развод
Все ожидали, что после референдума кому-то из политиков придется уйти. Первой жертвой пал Дэвид Кэмерон, и это было естественно. Но вот того, что произошло дальше, не ожидал никто.
Уже через день после объявления печального для многих результата судьба обрушила свой гнев на главу лейбористов и лидера оппозиции Джереми Корбина. Министр иностранных дел в его теневом кабинете Хилари Бенн заявил Корбину, что утратил веру в его лидерские качества. Корбин немедленно уволил Бенна, но в отчет получил вал заявлений об отставке от других членов теневого кабинета. В субботу за вотум недоверия Корбину проголосовало 172 члена его парламентской фракции. Против — только 40.
Повод для этого был серьезный — несмотря на то, что партия официально поддерживала Remain, приблизительно треть ее избирателей проголосовала за Leave. Сам Корбин при этом почти не занимался агитацией и пустил дела на самотек. Более того, многие в партии подозревают, что он и сам мог голосовать за выход.
Но это только повод. Причина же в том, что большинство депутатов не верит, что Корбин способен выиграть выборы. И для этого есть все основания: год назад 67-летнего марксиста и противника НАТО сделали лидером партии голоса юных левых активистов, но для основной массы избирателей он слишком радикален. Под его руководством партия провалила сначала местные выборы, а теперь и референдум. Согласно опросам, 80% избирателей не верят, что он когда-либо станет премьером.
Но несмотря на бунт Корбин наотрез отказывается уходить и активно принимает в партию все новых сторонников по упрощенной интернет-процедуре. Депутаты не сдаются и, если Корбин не одумается, обещают выйти из партии и создать новую. Чем дальше, тем больше похоже, что лейбористам приходит конец.
Разобравшись с проигравшими, Немезида взялась за победителей. Крупнейший спонсор UKIP Эррон Бэнкс объявил, что создает новую партию, которая должна занять место распадающихся лейбористов. И в ней не будет места для Найджела Фараджа. Фарадж сделал свое дело и может уходить. Тем более, что для политика нет ничего лучше, чем уйти на пике карьеры. Мнение самого Фараджа на эту тему пока не известно.
Но главная сенсация произошла в четверг, 28 июня. За три коротких часа с 9 утра до полудня главный победитель референдума превратился в политический труп. Внезапное и безжалостное предательство Джонсона его ближайшим соратником заставила комментаторов вспомнить судьбу Юлия Цезаря и драму Шекспира «Макбет».
После отставки Кэмерона тори должны были выбрать нового лидера. Лидера консерваторы выбирают так: сначала выдвигается несколько кандидатов, потом парламентская фракция в несколько туров выбирает двух из них, и только потом за этих двоих голосует уже вся партия.
Джонсон шел на выборы в паре с серым кардиналом Vote Leave Майклом Гоувом. Джонсон должен был стать премьер-министром, Гоув — канцлером казначейства (то есть министром финансов). Их называли «команда мечты»: лучший оратор и лидер партии и, вероятно, ее лучший стратег. Именно радикальный евроскептик Гоув в феврале уговорил Джонсона присоединиться к кампании. Он, как и Кэмерон, отчаянно нуждался в лондонском мэре и его умении убеждать людей из любых сфер общества, но, в отличие от Кэмерона, он сумел найти нужные слова.
Первый звонок для Джонсона прозвучал днем среды, когда в прессу попало письмо жены Гоува Сары Вайн. Жена умоляла Гоува требовать от Джонсона конкретных гарантий и говорила, что владельцы трех из четырех главных правых газет страны Руперт Мердок (The Sun и The Times) и Пол Дакр (The Daily Mail, где сама Вайн работает колумнистом) Джонсону не доверяют. Некоторые журналисты принялись оценивать шансы Джонсона на победу, если ему откажет в поддержке главный соратник. Того, что случилось на самом деле, не предполагал никто.
Выдвижение кандидатов заканчивалось в полдень четверга. Джонсон как главный фаворит гонки должен был официально объявить о своем выдвижении последним, в 11:30. На вечер среды у него было 97 «присягнувших» депутатов. У его главного соперника, Терезы Мэй, британской Яровой, автора самых драконовских законов ЕС о прослушке и хранении данных, — только 60.
В 08:53 утра у Линтона Кросби, главы избирательного штаба Бориса Джонсона, зазвонил телефон. Это был Майкл Гоув.
— Привет, Линтон, — сказал Гоув, — я вступаю в борьбу.
— В борьбу с чем? — не понял Кросби.
— В борьбу за пост лидера партии.
С самим Джонсоном он не говорил. Гоув утверждает, что звонил, но не дозвонился. Джонсон — что на его телефоне не было пропущенных звонков.
Через 9 минут Гоув объявил о своих амбициях прессе. Заявление было крайне жестким. Гоув утверждал, что у Джонсона отсутствуют лидерские качества и он не способен руководить страной, поэтому ему, Гоуву, ничего не остается, кроме как взвалить на себя это бремя.
До запланированного объявления о номинации оставалось всего два часа. Чтобы понять, остались ли у него хоть какие-то шансы, Джонсон принялся обзванивать «своих» депутатов. Одни говорили, что будут поддерживать Гоува, другие не брали трубку, у третьих был отключен телефон. Вскоре Джонсон обнаружил, что из 97 депутатов у него осталось максимум 47. Этого было недостаточно, чтобы занять хотя бы второе место. Мало того — выяснилось, что к Гоуву переметнулась большая часть его собственного штаба. Самым эффектным было предательство Доминика Рааба. Утром среды в The Sun вышла его статья, где Рааб призывал коллег голосовать за Джонсона, потому что лучшего лидера невозможно себе и представать, а через пару часов он уже заявил о поддержке Гоува.
Джонсон вышел к журналистам и своим оставшимся сторонникам позже обещанного, примерно без четверти 12. Он произнес короткую зажигательную речь о том, какое светлое будущее ожидает независимую Британию, потом кратко перечислил свои заслуги на посту мэра Лондона, потом рассказал о первоочередных задачах, стоящих будущим премьер-министром. И, наконец: «Я должен сказать вам, дорогие друзья, вам, которые терпеливо ждали панч-лайн этой речи, что после консультаций с коллегами и ввиду ситуации в парламенте, я решил, что не могу быть этим человеком».
Зал был в шоке. Некоторые женщины плакали. Не дожидаясь вопросов, Джонсон ушел.
Джонсон всегда умел держать удар. О Гоуве в речи не было ни слова. По крайней мере, так казалось поначалу. К вечеру эрудиты обнаружили, что Джонсон все же упомянул о предательстве друга. Его фраза «Не время бороться с приливом истории; нужно не упускать поток и мчаться к счастью на гребне волны» была аллюзией на монолог Брута из трагедии Шекспира «Юлий Цезарь»:
В делах людей бывает миг прилива;
Он мчит их к счастью, если не упущен,
А иначе все плаванье их жизни
Проходит среди мелей и невзгод.
Так мы теперь — на гребне у волны,
И плыть должны с услужливым потоком
Иль счастье упустить.
В этом могли бы быть какие-то сомнения, если бы Джонсон, изучавший в Оксфорде английскую литературу, не работал бы сейчас над биографией Шекспира.
Многие, главным образом сторонники Remain, сразу заявили, что Джонсон испугался ответственности и сбежал, бросив страну на перепутье. Те, кто так говорит, очевидно не следили за его карьерой. Есть большие сомнения, что Джонсон вообще понимает, что такое ответственность. Зато нет сомнений в том, что, при его гигантских амбициях, он никогда бы не отказался стать премьер-министром, если бы у него оставались хоть какие-то шансы.
Борис Джонсон — очень талантливый политик. И очень популярный — ему симпатизирует не только избиратели консерваторов, но и примерно 40% лейбористов. Но в глазах многих коллег по партии это не достоинства, а недостатки. Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом; любой хороший депутат надеется стать премьером. Как выяснилось, даже Гоув, который за последние годы раз десять заявлял, что ни за какие коврижки не согласился бы возглавить страну. Если бы премьером стал Джонсон с его тефлоновой репутацией, которой не вредят никакие скандалы, он мог бы продержаться на этой должности 10–11 лет, как Маргарет Тэтчер и Тони Блэр, а то и все 16, как Гельмут Коль, убивая шанс большинства коллег когда-либо занять эту должность. Поэтому, хотя Джонсон популярен в народе, его очень не любят в парламенте. Он должен был пройти парламентский фильтр как победитель референдума, но после неожиданного вступления в гонку еще одного лидера Leave, которого к тому же поддерживал Мердок, его преимущество растаяло. У него почти не осталось шансов попасть в шорт-лист и обратиться не к депутатам, а напрямую к избирателям.
В таких условиях сняться было единственным возможным выходом. Это был шанс не потерпеть унизительное поражение, за одну ночь превратившись из фаворита гонки в ее аутсайдера, а стать невинной жертвой, которой все сочувствуют, пересидеть и через четыре года, возможно, вернуться на белом коне.
Почему все это произошло? Почему Гоув решил совершить поступок, который британская пресса называет крупнейшим политическим предательством за всю историю страны?
Окружение Гоува сообщило прессе, что его побудили к этому три вещи. Во-первых, Джонсон отказался гарантировать Гоуву пост канцлера. Во-вторых, сразу после победы на референдуме Джонсон опубликовал в The Daily Telegraph программную статью, не показав ее перед публикацией товарищам. Со многими положениями статьи Гоув, по его словам, был не согласен. В-третьих, Джонсон из-за своей лени и неорганизованности не смог привлечь в свою команду других видных лидеров консерваторов. В частности, он забыл написать письмо с приглашением Андрее Лидсом, которая стала одним из главных лиц кампании Leave. Из-за этого Лидсом вечером среды объявила, что номинируется сама.
К вечеру пятницы журналисты раскопали, что Джонсон гарантировал Гоуву пост канцлера; Гоув не просто прочел статью Джонсона в The Daily Telegraph перед публикацией, но и лично ее редактировал; а его письмо Лидсом должен был передать ей лично один из руководителей его кампании Ник Болc. Болc, который в среду тайно переметнулся к Гоуву, письмо не вручил.
Реальная причина, очевидно, была в другом. А именно в том, что ни Гоув, ни, вероятно, стоящий у него за спиной Мердок, не верили в то, что Джонсон действительно хочет вывести страну из ЕС.
Они были правы. Джонсон фактически открыто написал об этом в той самой колонке, в которой объявил о своем присоединении к лагерю Leave.
Лагерь Leave был вынужденным союзом двух очень разных групп. Первая — консерваторы и националисты, которые главной проблемой для страны считали неконтролируемую иммиграцию. Вторые, либералы, не боялись иммиграции и даже, напротив, считали ее полезной для экономики: главной проблемой в их глазах была бюрократическая удавка ЕС. Джонсон возглавлял вторую группу.
В той своей колонке он сначала подробно описывал, в какого бюрократического монстра превратился ЕС, как далеко он ушел от своих изначальных благородных идеалов, как упорно он подгребает под себя все новые полномочия и как успешно сопротивляется реформам. После этого следует главное: «Есть лишь один способ добиться нужных нам перемен — проголосовать за выход, потому что вся история ЕС показывает, что они слушают людей лишь тогда, когда те говорят нет… Я надеюсь, что они воспримут голосование за выход как шанс не только на построение новых и гармоничных отношений с Британией, но и на то, чтобы частично восстановить конкурентоспособность, утраченную континентом за последние десятилетия».
Тогда все поняли Джонсона однозначно — он хочет использовать референдум, чтобы получить рычаг давления на ЕС, принудить его к новым переговорам и провести масштабную реформу ЕС. Кэмерон произнес в палате общин крайне резкую речь, полную завуалированных личных нападок на Джонсона, в которой заявил, что референдум будет окончательным и никакие новые переговоры после него не возможны.
К июню почти все об этом забыли. Но, очевидно, не все.
Вероятно Гоув и Мердок, совершенно не желающие, чтобы Британия оставалась в ЕС, еще в в феврале приняли решение использовать Джонсона как лицо кампании, а потом избавиться от него. Телеобращение, записанное Джонсоном сразу после референдума, наверняка укрепило их в этом решении. В нем Джонсон сказал очень странную вещь — статью 50 Лиссабонского договора, где описан процесс выхода из ЕС, вовсе не обязательно вводить в действие. Большинство зрителей не поняли, что он имеет ввиду. Мердок и Гоув поняли. Судьба Джонсона была решена. Для радикалов из лагеря Leave он был выскочкой, готовым пустить в страну дикие орды. Его нужно было остановить, сохранив при этом лицо. Письмо жены Гоува «утекло» не случайно, а чтобы создать впечатление, что Гоув долго мучился сомнениями и принял решение только в последний момент.
Сезон 2. Краткое содержание следующих серий и описание следующих трупов
Следующей жертвой скорее всего падет Гоув. Сохранить лицо у него не вышло. Он, очевидно, рассчитывал на легендарную амбициозность Джонсона и был уверен, что тот не снимет свою кандидатуру. Тогда Джонсон выглядел бы слабым и глупым неудачником, а Гоув — хитроумным и безжалостным стратегом. Но Джонсон пожертвовал ферзя, чтобы спасти партию.
Гоув был готов к сравнению с Брутом, убившим узурпатора ради спасения родины. Но он не был готов к сравнению с Макбетом, который по наущению жены подло зарезал спящего короля, чтобы занять его место.
В пятницу почти все утренние газеты вышли с передовицами, втаптывающими Гоува в грязь. Особенно постаралась The Daily Mail, на поддержку которой Гоув так рассчитывал. Она не только заклеймила предателя, но и заявила, что единственный достойный оставшийся кандидат — его главный соперник Тереза Мэй. Только мердоковские газеты, The Sun и The Times, не назвали Гоува подлецом, но даже они не стали его однозначно поддерживать. Вероятно, Мердок понял, что у его подопечного не так много шансов и лучше хеджировать риски.
Днем несколько депутатов, включая ветерана консерваторов Кеннета Кларка, заявило, что Гоув позорит партию и должен снять кандидатуру. А к вечеру Гоув обнаружил, что не смотря на 50 сбежавших от Джонсона кандидатов, у него самого едва набирается 20 сторонников. Вероятно, сбежавшие хотели быть на стороне победителя и после утреннего газетного залпа решили, что Гоув им не станет.
В результате лидерство Мэй укрепилось, а на второе место выходит та самая Лидсом, которая номинировалась, потому что ей «забыли» доставить письмо от Джонсона. Похоже, Гоув переиграл сам себя.
В политике, как и в жизни вообще, трудно что-либо предсказывать. Гоув еще может выбраться из ямы, которую сам себе выкопал, и стать премьером. Но пока больше всего похоже, что он вылетит в одном из первых раундов. Партия — да что там, страна — возмущена его поступком, и очень многие консерваторы хотят устроить ему показательную порку. Поговаривают, что местные отделения тори запрещают своим депутатом поддерживать Гоува, а некоторые депутаты, присягнувшие Мэй, в первом туре могут проголосовать за более слабых ее конкурентов, чтобы Гоув оказался последним. Посмотрим.
На континенте тоже не спокойно. Под большинством европейских лидеров шатаются кресла. Пока французские и голландские национал-популисты празднуют успех англичан и обещают провести собственные референдумы, европейские элиты начали поиски виноватого.
Первый кандидат на эту роль — Жан-Клод Юнкер. Чешский министр иностранных дел уже обвинил его в том, что он сидел сложа руки и не сделал ничего, чтобы убедить англичан остаться. Да и то, что этот вопрос вообще возник, — тоже во многом его вина. По мнению министра, Юнкер должен уйти. Это мнение многие разделяют. Юнкер, разумеется, уходить отказывается. Но его лучшие дни, похоже, позади. Уволить его скорее всего не уволят, но статус не будет прежним. Европейские лидеры никогда не любили нынешнего главу Еврокомиссии. Пока его терпят, но со все большим раздражением. Референдум наглядно показал, что ЕС нужны срочные реформы — эти реформы скорее всего будут направлены на сокращение роли Еврокомиссии. Потенциальный кандидат в президенты Франции Николя Саркози даже предложил вообще ее упразднить.
Кстати, о Франции. Самый вероятный претендент на вылет — ее президент Франсуа Олланд. Президентские выборы состоятся уже в апреле 2017 года, и он скорее всего не будет в них участвовать. Рейтинг Олланда, и так крайне низкий, после Brexit опустился уже ниже пола. Многие считают, что в том, что англичане решили порвать с ЕС, есть и большая доля его вины — Олланд, убежденный федералист, постоянно призывал ко все большей интеграции. Интеграция нынче не в моде, все главные кандидаты во французские президенты, как от левых, так и от правых, говорят, что хорошо бы откатить хоть немного назад.
В марте 2017 выборы парламента пройдут в Голландии, и нынешний премьер-министр Рютте вполне может лишиться поста, а крайне-правые — получить достаточно голосов, чтобы заставить правительство объявить референдум о выходе.
Есть проблемы и у Ангелы Меркель. Ее тоже обвиняют в Brexit, причем как слева, так и справа.
Левые винят в случившемся ее политику бюджетной экономии. Правые — необдуманные слова о том, что Европа готова принимать беженцев. Меркель в 2017 году тоже предстоят выборы. В отличие от Олланда она, скорее всего, сохранит свое кресло, но ей придется иметь дело с крупной фракцией национал-популистов, которые тоже обещают объявить референдум. И они могут этого добиться — как добилась своего британская UKIP, даже не будучи в парламенте.
Европейским лидерам нужно спешить, чтобы предотвратить это цунами. Все политики теперь говорят о реформах. Проблема в том, что все они видят реформы по-разному. Социалисты требуют сплотить ряды и ускорить интеграцию. Националисты хотят восстановить границы и искоренить миграцию. Либералы призывают не трогать свободу передвижения и избавиться от бюрократии. Иногда главы основных европейских стран делают совместные заявления, в которых говорят о необходимости ограничить компетенцию ЕС несколькими ключевыми областями: безопасность, охрана внешних границ, единая внешняя политика, общий энергетический рынок — и начинает казаться, что согласие достигнуто. Но тут же со всех сторон начинают добавлять все новые пункты: гармонизация налогов, общеевропейская прокуратура, социальные гарантии, единая финансовая политика и т.д. — и от согласия не остается и следа. Именно поэтому Меркель вчера заявила, что никакая реальная реформа ЕС в ближайшее время невозможна, поскольку сейчас просто невозможно достичь согласия о том, как эта реформа должна выглядеть. Да о чем говорить, если Европейская комиссия и Совет Европы перессорились даже из-за того, кто должен вести переговоры с англичанами, и Юнкер запретил своим сотрудникам посещать штаб-квартиру конкурентов.
Англичанам, наоборот, спешить не надо. Согласно Лиссабонскому договору, процедуру выхода из ЕС может начать только сама выходящая страна.
Юнкер, глава Европарламента Шульц, половина французских и немецких министров одновременно требуют, чтобы англичане немедленно начинали переговоры о выходе, и заявляют, что эти переговоры с европейской стороны будут максимально жесткими. Но у них нет никаких рычагов для воздействия на англичан. Новый британский премьер будет иметь возможность спокойно подготовиться к разговору, наблюдая, как европейцы все больше нервничают и ссорятся друг с другом по мере того, как приближаются выборы. Вероятно, он или она смогут добиться от ЕС существенных уступок. Вопрос только в том, чего Британия захочет добиваться. Если бы премьером стал Джонсон, он добивался бы реформы ЕС и устранения избыточной бюрократии. Но те, кто остались в гонке, будут, похоже, добиваться ограничений на свободу передвижения. И для Британии, и для ЕС это совсем не лучший вариант. К чему он приведет к 2020 году, предвидеть сложно. Но есть немалая вероятность, что Джонсона захотят оживить и объявить королем.
Остап Кармоди
