Сергей Ильченко, украинский и молдавский публицист и политолог
Внешнее управление — миф. Оно работает лишь тогда, когда «управляемое извне» государство сформировало собственные ответственные и способные управлять элиты. В противном случае уместно говорить о внешней неуправляемости.
Четверо вооруженных боевиков напали в субботу, 20 января, на Intercontinental Hotel в Кабуле. Сотрудники службы безопасности отеля привычно, поскольку на отель нападают регулярно, разбежались, бросив постояльцев на произвол судьбы. Боевики, захватив отель, занялись поисками и уничтожением иностранцев и правительственных чиновников. Очевидно, что у них были сообщники среди персонала, и было их не четверо, как указано в официальном отчете, а существенно больше. В противном случае едва ли они смогли бы так легко взять отель под контроль.
В результате налета погибли 18 постояльцев, семеро из них — граждане Украины, работавшие в Афганистане. Затем, в течение 17 часов (!) сотня бесстрашных местных полицейских сначала штурмовала отель, а затем перетряхивала номера, вылавливая скрывшихся в них террористов. Ответственность за налет уже взяло на себя движение «Талибан». Все нападавшие, если верить официальному отчету, не вызывающему, впрочем, ни малейшего доверия, были перебиты. О раненых постояльцах — тех, кто еще был жив к тому времени, — вспомнили только через несколько часов.
Для реальности, в которой сегодня живет Кабул, инцидент в Intercontinental Hotel — рядовой случай. Теракты в афганской столице происходят постоянно, неизменно выявляя негодность кабульских сил безопасности. И если бы под удар не попали украинские граждане, этот теракт прошел бы в Украине незамеченным, на уровне строчки в новостях, как и сотни других до него.
Всеобщая безысходность реформ
Между тем Афганистан уже много лет умиротворяют и вестернизируют. Делают это разными способами: от выращивания местных элит и создания новых сил безопасности и армии до разбрасывания долларов с самолета — в конвертах с двумя сотенными купюрами в каждом. Настоящими купюрами, без обмана — да, был и такой эпизод. Доллары местные племена аккуратно собрали, но друзьями Запада от этого не стали.
Местные чиновники, включая силовиков, абсолютно коррумпированные, и почти ни к чему не пригодные, поглощают массу ресурсов при минимальном эффекте. Если бы все средства, затраченные на бесконечное умиротворение Афганистана, были потрачены на его развитие, то материальные проблемы в этой стране можно было бы решить уже как минимум дважды, а то и трижды. Конечно, если бы эти деньги не были расхищены. Но, увы, их бы неизбежно украли, поскольку новые элиты, выросшие вокруг западной администрации, очень уж вороваты. Исключения, на личном уровне, конечно, случаются, но не делают погоды. Их мало, они разрознены, а их готовность честно сотрудничать с западными реформаторами выглядит предательством в глазах абсолютного большинства населения. Иначе, к сожалению, и не могло быть.
Формирование новых элит — всегда массовый проект. Для него нужны не единичные идеалисты, которых еще нужно поштучно найти, свести вместе, примирить друг с другом и подготовить к совместной деятельности, а ясно видимая социальная группа населения, на базе которой элиты можно было бы растить поточным методом, по единому стандарту. Чтобы это было возможно, в такой группе должны господствовать определенные нормы поведения, делающие работу с ее членами предсказуемой. Эти нормы, в числе прочего, должны рассматривать разворовывание средств, выделяемых на модернизацию, как поступок предосудительный. Если же такой группы нет, то модернизаторам приходится брать то, что есть. А это «что есть» жутко ворует и подставляет их как только может.
На практике модернизаторы за неимением лучшего, как правило, обращаются к старой бюрократии, оставшейся от прежнего режима, — к той ее части, всегда большей, которая готова сотрудничать с ними. Логика такого выбора проста: когда все группы населения ненадежны примерно в равной степени, выбрать лучше ту, у которой есть хоть какой-то управленческий опыт. Но вместе с опытом, в качестве бонуса к нему, модернизаторы получают устоявшиеся коррупционные связи, что сводит все преимущества на нет. А поскольку категория «что есть» вынужденно многочисленна, то она, сплотившись, забивает, как сорняк, и тех, кто готов работать честно, не давая им пробиться наверх или изолируя, компрометируя и в конечном итоге изживая единичных пробившихся.
В итоге новая правящая элита эффективна в одной только области: никто лучше нее не сможет скомпрометировать реформы в глазах остального, не пробившегося к кормушке населения. При этом от перемены слагаемых ничего не меняется — любая другая группа, избранная как опора для реформ, поведет себя точно так же. Все рассуждения об общем благе немедленно закончатся, как только возможность личного обогащения станет реальна.
Что касается референтной группы, на чье одобрение ориентированы такие элитарии и чьей поддержки они ищут, то она носит родственный или общинный характер, а вторым слоем выступает религиозная или этническая общность.
Ситуация эта, что очевидно, — отнюдь не исключительно афганская. Она повторяется снова и снова: Вьетнам, Ирак, Ливия, в разное время — половина Латинской Америки. Весь бывший СССР, если уж на то пошло. Включая — увы, да — Украину. Есть исключения? Есть, но редкие — Южная Корея например. Хотя и там был аналогичный период, из которого корейцы выбирались и трудно, и долго. Иными словами, мы имеем дело с общим явлением. А значит, нужно разбираться в его общей природе.
Близость и рознь как классовые понятия
Природа безуспешной вестернизации отсталых стран, в принципе, очевидна. Объяснить ее «на пальцах» можно при помощи модели Маркса, очистив ее от грубых ошибок. В силу ограниченного объема статьи обойдемся грубой схемой на уровне «интуитивной понятности».
Правда, и упрощенное объяснение постоянных провалов вестернизации нуждается во вводной части. Но придется разобраться, чем принципиально отличается устройство общества в развитых и в не очень развитых странах.
Итак, возможны три типа такого устройства, определяемые уровнем производства и называемыми формациями. Каждый из них имеет свои ресурсные ценности и свои классы — социальные группы внутри формации со своими особыми интересами. С классами все просто: это всегда меньшинство, контролирующее большую часть ресурсов, и большинство, контролирующее меньшую их часть.
Доиндустриальная формация основана на ленном праве, делегируемом сверху вниз. Ее главный ресурс — право силы, что выражается в культе вождя, лежащем в основе всех отношений в таком обществе. Реальная власть здесь также привязана к вооруженной силе.
Индустриальная формация основана на товарном обмене, попросту говоря, на производстве товаров с целью их последующей продажи и на торговле ими. Поскольку это предполагает общие для всех участников правила игры, то ее главный ресурс — право собственности, и святость этого права лежит в основе всего. Реальная власть оказывается привязана к праву собственности: больше прав — больше власти.
Постиндустриальная формация возникает тогда, когда большая часть ресурсов общества переходит в нематериальную форму: хард мертв без софта, а современная техника — без знаний, необходимых для ее производства, обслуживания и эксплуатации. Но знания и идеи, в отличие от материальных товаров, неотчуждаемы. Попытки сконструировать их искусственное отчуждение, вроде «права на интеллектуальную собственность» либо проваливаются, либо ведут к застою, в точности как и попытки подчинить законы товарной экономики указам доиндустриальных вождей. Главный социальный ресурс такой формации — право на доступ к информации и знаниям.
При этом «формации» и «классы» — идеализированные модели, «сферические кони в вакууме». Реальное общество несет в себе черты всех трех формаций, но одна из них доминирует, либо две из трех, достигнув сравнимой степени влияния, ведут борьбу за доминирование. В глобальном масштабе все три формации ведут сегодня такую борьбу, но в каждом частном случае речь идет о столкновении только двух из них при незначительном влиянии третьей.
Реальные люди тоже бывают более или менее размыты между двумя классовыми полюсами, к тому же они нередко реализуют себя сразу в двух соперничающих формациях. Так что борьбу ведут не столько конкретные лица, сколько системы социальных ролей.
Очевидно, что такое устройство «2*3» — по два класса на каждую формацию — неизбежно порождает конфликты, в которых каждый класс как социальная группа отстаивает свои интересы — «шестеро каждый за себя». Во-первых, каждый такой игрок стремится улучшить свое положение в рамках собственной формации, ведя борьбу с ее вторым классом. Наименее конфликтная ситуация — относительно равномерное распределение ресурсов между полюсами самых имущих и самых неимущих. Наиболее конфликтна максимальная поляризация. Чем меньше конфликтов в формации, тем устойчивей она при конкуренции с другими, и наоборот.
Во-вторых, каждый класс, включая и «угнетенные», как их называют левые демагоги, всегда стремится сохранить ту формацию, в которой он сложился, поскольку именно и только там его члены могут реализовать свои амбиции: получить наибольший доступ к нужным им ресурсам. Ресурсы других формаций представителям любого класса не нужны — им нечего с ними делать. Простой пример: представители отсталых народов охотно пользуются айфонами, производимыми в более продвинутых обществах, но лишь как конечные потребители. Они не претендуют на место в цепочке их разработки, производства и торговле ими. А как только они начинают на него претендовать, например, торговать такими устройствами — они делают первых шаг к тому, чтобы войти в другую формацию, и несколько отрываются от старых корней. Без такого шага им в другой формации делать нечего — они в ней не прокормятся. И отстоять свою формацию, ту, в которой они социально признаваемы, включены в производственную цепочку и могут снискать хлеб насущный, — вопрос выживания для них.
Представьте себе, что некто пытается сунуть вашу голову в ванну с водой, где вы неминуемо захлебнетесь. Или выкинуть из летящего самолета без парашюта. Для вас это верная гибель, и вы будете отчаянно сопротивляться, не так ли? Но если у вас есть хотя бы небольшие жабры, позволяющие хоть как-то дышать в воде, или крылья, дающие возможность хотя бы приземлиться, это в корне меняет дело. С борьбой за сохранение своей формации ровно та же история. Те, кому некуда деться, у кого нет зацепок в других формациях, будут биться за свое устройство общества с яростью обреченных. Так что насчет пролетариата, порожденного индустриальной формацией, перерождающегося в ее «могильщика», Маркс безбожно напутал.
И еще одно: «упаковка» ценностных установок, с помощью которых они внедряются в умы, меняется от формации к формации по цепочке религия-идеология-рациональное знание. Идеология может включать конструкции, основанные на языковой, этнической или расовой общности, выходящей за рамки родоплеменной.
В тупике реформ
Вооруженные этими сведениями, вернемся к рассмотрению безнадежной ситуации, в которую попадают вестернизируемые общества. Понятно, что все они — переходные, от доиндустриальной формации к индустриальной. От доиндустриальной им достались полноразмерные классы. От индустриальной — кому что, бывает по-разному, иногда и совсем ничего.
Что помешало им мирно жить в старом состоянии доиндустриала? Тут тоже у кого как. Иногда, как в случае с СССР, это был сложный комплекс причин. А вот с Афганистаном все как раз довольно просто: его взорвал конфликт, возникший в рамках исключительно доиндустриальной формации. Доиндустриальный СССР, действуя с обычной для него слабоумной наглостью, решил взять под свой контроль центральную власть в Кабуле, что вызвало протесты местных племен. За следующие десять лет эти племена, правда, не без помощи индустриальных стран, заинтересованных в ослаблении советской экспансии, создали оккупантам такую жизнь, что они, бросив все, сбежали из Афганистана. В Кабуле воцарились талибы — чистый и беспримесный доиндустриал. Ничего другого в стране, провоевавшей десять лет и стартовавшей из почти стопроцентно доиндустриального состояния, и не могло быть.
Но талибы, агрессивные в силу полной неприспособленности даже к сосуществованию с индустриальным обществом, не устраивали индустриальный мир. Они были прямой угрозой для него — и их подвинули из Кабула. Однако полностью уничтожить их можно только вместе с большей частью населения Афганистана, также пребывающего на доиндустриально-племенной стадии развития. Не все там, конечно, талибы, есть и те, кто хочет, к примеру, торговать опиумом, что для талибов неприемлемо. Но, хотя торговцы опиумом и более склонны к контактам с индустриальными странами и к игре по их правилам, они не подходят как партнеры в силу специфики их товара. А больше в Афганистане нет никого — ну, кроме разве что очень узкой прослойки тех, кто сумел встроить себя и свои племена в систему разворовывания западной помощи. На то, что не удалось украсть, формально-прозападным властям, признаваемым за «правительство Афганистана», кое-как, с грехом пополам, удается контролировать центр Кабула в дневное время.
Изменить эту ситуацию можно, только реформировав афганское общество до индустриального состояния. Для начала, сформировав в нем индустриальные классы, для которых дальнейшая реформация всей страны по западному типу станет вопросом их физического выживания и которые по этой причине будут готовы сражаться за нее. При надобности — с оружием в руках. Такие попытки предпринимаются, но непродуманно и бессистемно, на полуинтуитивном уровне, и по этой причине с минимальной эффективностью.
Причина этой бессистемности в том, что, хотя индустриальная формация по-прежнему занимает главенствующее положение в мире, превосходя по степени влияния две другие, она вошла сразу в два кризиса, совпавших по времени. Во-первых, в силу экономической необходимости она примерно в середине 50-х начала системную экспансию на доиндустриальный мир. Возникло большое число стран, пребывающих на стадии переходного периода и борьбы формаций, а это, в силу глобальности мира, размывает и ослабляет индустриальную формацию в целом. В частности, порождая поляризацию классов и внутренние конфликты. Во-вторых, серия НТР превратила постиндустриальную формацию из теоретического предвидения в реальность, и эта реальность буквально на глазах набирает вес и влияние.
В этих условиях «фукуямообразная» идеология, объявляющая именно индустриальную формацию «концом истории», становится ясным пропагандистским заказом и частью борьбы индустриальных классов за собственное выживание. Ну и поскольку именно индустриальные классы финансируют сегодня почти 100% научных исследований, это вызывает вполне определенные заказные деформации в политических и социальных исследованиях.
Перспективы для Афганистана в этой ситуации выглядят безнадежно. Вечная война будет длиться там до тех пор, пока обстановка в мире не изменится кардинально, что при удачном для афганцев сценарии составит лет 30-50. Перспективы для постсоветских стран, в частности Украины и России, нашего постоянного врага, заслуживают отдельного разговора. Благо подход, примененный в статье, открывает хорошие возможности для анализа и прогнозов.
