Дмитрий Билый, историк, преподаватель истории в Донецком университете имени В.Стуса
Подсолнухи и Дом Культуры. Когда то мне казалось, что мир очень разнообразен. И люди в нем живут очень разные. Возможно тогда еще глобализация и телевизор не успели сделать свое дело и те, которых я знал , даже и не думали подстраиваться под общую копирку. И общие стандарты. Мыслей, разговоров и политических принципов, соответственно. Они постепенно съезжались на Донбасс. Эти люди сначала пытались цепляться за свою судьбу и за свои воспоминания. Хотя, со временем, они пытались сбросить груз прошлого, как сбрасывают лишнюю породу на терриконы. Моя мама переехала из Кубани в Макеевку в 1958 году. Я видел фотографии про время, когда поселок только начинал возникать в начале 50-х годов – поле, на котором росли подсолнухи, среди которых возвышался Дом Культуры шахты имени Бажанова. Сначала были степи, среди которых дымили шахты и заводы. Потом там появлялись Дома Культуры (ДК). Землянки, в которых жили новые жители Донбасса я не видел на фотографиях.
Позже уже видел их остатки – фундамент и покосившиеся стены.
Несколько раз я читал спецкурс по истории Донбасса. Лекцию , посвященную 40-50-м годам я назвал «Украинский Вавилон». В 1945 году население Донецка насчитывало 145 тысяч, в 1978 году – один миллион. Откуда они прибывали? Как прибывали? Что несли на своих плечах и в своей памяти? Как пытались выжить и как пытались использовать свой опыт? Местность обрастала сначала шахтами, заводами и землянками. Потом Домами Культури. В ДК был кинозал и библиотека. Рядом выростала танцплощадка и летний кинозал. Но центром была шахта. Там работали и там погибали. Но она кормила. Когда то мне сказали – «Никто от хорошей жизни на Донбасс не едет». Я видел там счастливых людей, но не видел, что –бы в их глазах исчезла тоска по тем местам откуда они приехали.
Жизнь в трех измерениях. В 1956 году моя мама закончила с отличием Краснодарское педагогическое училище. Но, после того, когда поняла, что среди гор жить не может – первое распределение было в Абрау-Дюрсо, на Кавказе, перебралась на Донбасс. С детства она привыкла к степям. А при слове «колхоз» ее до последних дней пробивала дрожь. Так и оказалась в Макеевке и, после работы в интернате, стала заведующей детским садиком. В Макеевке я и родился. Индустриальный регион и почти архаичная кубанская станица Новодеревянковская, куда возила меня мама с самого раннего детства и где жило большинство нашей родни. Запах шахты и запах кубанской степи. Два измерения. Было еще третье – запах книг. Читать я начал в пять лет, а в семь лет я умудрился прочитать все учебники по истории, до десятого класса включительно.
Глухие удары вагонеток, которые выползали на поверхность из чрева шахты, шелест ветра среди камышей в кубанских плавнях и запах книг, в которых описывалось про деяния греков и римлян… И я не знал, что для меня было более реальным….
Почему история? История для меня была ориентиром, который помогал выжить и понять мир, в котором я нахожусь. А также помогала понять людей, которые меня окружали. На Кубани в станице все было проще. Там впервые я узнал про Голодомор. Там я впервые понял , что красивые буденовцы и чапаевцы, которые лихо скакали в ДК на экране, далеко не у всех вызывают восторг. Там я понял, что прошлое очень не такое уж одногласное согласье… В Макеевке, в шахтерском поселке все было сложнее.
Болгары, греки, татары, русские, донские казаки, украинцы, поляки, грузины, евреи, латыши и эстонцы… У каждого из них была родовая история, но каждый никогда ни с кем ей не делился. Я вспоминаю одного болгарина, сапожника, который чудом выжил в те времена, когда «по разнарядке» расстреливали «враждебные группы населения» за этническим происхождением… Он ничего не рассказывал, только в каморке у него была старая фотография с очень многими… Фотография 30-х годов. Он там был самый маленький… И на 1976 год единственный живой… И тогда я начал запоминать, позже записывать…. Они , сам не знаю почему, но рассказывали мне. Про себя и про свое прошлое. И про прошлое своих семей. Иногда мне казалось, что рассказы Плутарха или Геродота мало чем отличаются в своей эпичной трагедийности от того, что я услышал и на Кубани и в Макеевке….
«Донские рассказы», бандиты, Иван Билый и «Кубанское землячество»
В те времена доверяли или своей шахтной бригаде или своим землякам. Товарищи по бригаде или спасали под землей или гибли вместе под землей. Земляки спасали на поверхности. Во всяком случае, с земляками можно было поговорить, зная, что поймут. Напротив нашего дома стояла беседка. Ее построили шахтеры и играли там в домино. Я любил ходить туда и читать книги. Если не играл в карты с друзьями. Мне было лет двенадцать. Мама уже рассказала мне тогда и про коллективизацию и про Голодомор и про то, что мой двоюродный дед воевал в армии Врангеля и про то, как мой родной раскулаченный дед до последних дней своей жизни ненавидел власть. Я сидел и читал «Донские рассказы» Шолохова. В этих рассказах казачьи повстанцы обреченно хотели изменить мир к его привычному ритму…
«Про что читаешь?» услышал я… Я оглянулся. Спрашивал меня Иван Билый… Особо никто никогда и никому на поселке ни про себя, ни про свое прошлое не говорил. Как очень точно мне объяснил такую закрытость земляков один мой друг – «Сам пойми, тут же на Донбасе две трети под конвоем оказались, после отсидки. А две трети из них на зоне оказались из-за собственной откровенности и доверия к собеседнику… Не верь, не бойся, не проси, короче…»
В «Донских рассказах» повстанцев называли бандитами. Я и сказал своему соседу Ивану Билому – «Да вот, про бандитов читаю, которые против советской власти воевали»…. Билый помолчал а потом тяжело вздохнул и сказал… «Не бандиты они… Повстанцы!… Не тех Шолохов бандитами называет….»
Даже для загадочных типажей поселка шахты им. Бажанова, Иван Билый был самым загадочным. Но он был мой земляк. СКубани. Из станицы Каневской. Мой дядя Павло там жил. Ейский отдел бывшего Кубанского Казачьего Войска. «Не все казаки красным продались, не все…» — хмуро сказал Иван Билый. Я зачитал ему из книги «Едут казаки донские и кубанские, очень советской властью недовольные…»
Так и образовалось наше «кубанское землячество»….
Иван Билый был очень высокий и сильный. Ходил неторопливо и вряд ли кто-то бы надумал встать у него на пути. Да таких и не было. Сколько ему было лет? Не знаю. Никакой седины, никаких признаков возраста. Могло ему быть и семьдесят, могло быть и сорок. Есть такие люди. Без возраста. Но с историей. Он никогда не пил и не курил. Работал на шахте. Как пенсионер работал на шахтной клети. Опускал и поднимал шахтеров «в забой»… Тогда я особо не задумывался над словами «Отправить в забой»…. Был женат, но детей у него не было. Жена его была из Слобожанщины… За нашим четвертым кварталом начинались приусадебные делянки, огороды. Его выделялся особенно – огороженный связанными вместе жердями в два человеческих роста. Каждую ночь он выходил его охранять. В руках у него была высокая жердь на которой болталась ржавая гиря на цепи. На широком поясе висел тесак в кожаных ножнах. Дядька Иван напоминал мне тогда средневекового воина из таборитов Яна Жижки.
Он часто приходил к нам. Пить чай. Говорили с мамой про Кубань. Про станицу. Я помагал ему на огороде, а он нам. Когда мы шли, сзади раздавались голоса – «Во! Кубанцы пошли…» Про него говорили, что он «был при немцах полицаем, за что и сидел». Историю его жизни я узнал уже когда стал студентом…
«Дядько, отдайте землю!». Фамилия Билый на Кубани имеет какое-то сакральное значение. Может от того, что одним из «отцов-основателей» Черноморского/Кубанского Казачьего войска был полковник Сидор Билый?… Ну их (нас) там много было. Однофамилец, но не родственник. Возможно, Иван Билый решил, что мне можно рассказать свою жизнь. Может, когда я уже учился на историческом факультете? Он жил по соседству. Этажом выше. Двухэтажные поселковые восьмиквартирки, построенные после войны пленными немцами. Учился я в Донецке и когда приезжал, он любил приходить к нам. В то время я уже собирал по станицам старые казачьи фотографии. С удивлением узнал, что мои кубанские родственники в 20-х годах учились в украинских школах. Очертания почти исчезнувшей украинкой кубанской Атлантиды постепенно вырисовывались для меня. Пока еще смутно и болезненно. Иван Билый приходил к нам в гости, и я показывал ему фотографии. Он говорил. «Многие фотографии пожгли. Вдруг там офицером был. А за это к стенке ставили без разговора»… Я заваривал чай, а он степенно садился возле стола и говорил мне – «Ты вот слушай. Я тебе расскажу як воно було»… Вот я и слушал.
Рассказы его были тяжелыми и страшными. Наша история проступала в них просто, прозрачно и откровенно. Первая Мировая война, Гражданская война, повстанцы, коллективизация, Голодомор, Вторая Мировая Война, Воркута….
Казачья семья. Украинцы. «Ты Кубань, ты наша Родина». Родного дядю расстреляли в 1922 году. Когда массово расстреливали казачьих офицеров по всем кубанским станицам. Отец и мать Ивана Билого погибли в Голодомор в 1933 году. Было ему тогда шесть лет. Его самого активисты вытащили из-под трупов родни, удивились, что живой, закинули на гарбу (воз) и отвезли в детдом. Вообще, таких полуживых детей закапывали вместе с остальными, но тут система дала сбой. Впрочем, в детдоме шансов выжить было не больше. Шестилетний Иван умудрился выжить и не только выжить, но и найти в себе силы отправиться в станичный комитет отстаивать свои права. На землю. Пришел и потребовал у главного в кожаной куртке и с Маузером – «Дядько, вернить нашу землю!»… Спасла малого старшая родная сестра. Забрала к себе. Как они выжили в 1933 году?… Но выжили.
Балатон, снайпер и Сталин с выколотыми глазами. Были немцы и они ничем Ивана не удивили. «У них же тоже красный флаг был. Только они обещали землю вернуть… А так… Был колхоз «Шесть заветов товарища Берии» (шо там за шесть заветов, и сейчас не знаю), а при немцах стала артель «Пчелка»… Правда платить начали, а не трудодни как раньше записывать»… Потом власть опять поменялась и семнадцатилетний Иван был быстро мобилизованный и пошел на фронт. И попал на озеро Балатон, где в январе 1945 года остатки танковых дивизий СС обреченно пытались изменить ход мировой истории. «Снайпер там был в хорошем доме. Хорошо стрелял. Молодой. Я его саперной лопатой зарубил….» …
Из остатков победителей сколотили новые полки и дивизии. Часть из которых отправили на Западную Украину. Так Иван Билый оказался в 1945-46 годах на Яворовском полигоне. Чего-то там охранять.
Местные ему нравились. Особенно после одного случая, когда однажды в патруле заблудился в лесу. На всякий случай повернул пилотку назад, что бы звездой не светилась и зашел в хату на краю хутора. Напоили его там молоком, дали хлеба. «А малой там сраху учебник закрыл. Но я увидеть успел, что он там портрету Сталина глаза ножиком выколупуе. Чего закрыл? Я бы ему помог… Хорошие люди там, короче говоря. Правильные.»…
Картошка, комсомольский билет и 58 статья.
Служил вместе с Иваном Билым его побратим. Станичник. Который тоже голодомор пережил и чудом в детдоме не погиб. Вместе окупацию пережили и битву на Балатоне. Вместе и в гарнизоне на Яворовском полигоне служили. Солдат не кормили. На то они и солдаты, что б самостоятельно добывать себе пропитание. Друг сказал Ивану – «Я из бинокля вижу, шо там картошка посажена. Пойдем ночью, нароем себе»…. Тут надо сказать, что маниакальное уважение к чужой собственности у доколхозного поколения есть главным императивом, недоступным нашему пониманию. Иван отказался. Его друг пополз и нарвался на пулю.Прямо в звезду пилотки и в лоб, соответственно.
Утром их выстроил политрук и начал читать проникновенную лекцию про «злодейства немецко-украинских буржуазных националистов». Иван Билый лекцию сорвал. Его антитеза была проста «Если бы вы нас тут кормили, то никто бы за бульбой с голодухи не полез и был бы сейчас живой!»… Политрук воззвал к комсомольской совести рядового Ивана Билого. «Ты же комсомолец!!!»… На что получил обрывки порванного комсомольского билета Ивана Билого в собственное лицо. Дальше было все очень просто и стандартно для тех времен – 58 статья (Контрреволюционная деятельность и саботаж) и, соответственно, Воркута…
Сибирский край, далекий край. Хрустальный шар и предсказание еще одного Билого.
Задолго до того, когда я прочитал «Архипелаг ГУЛАГ», я наслушался много рассказов о том, что было во времена, «когда срока огромные брели в этапы длинные». Из рассказов Ивана Билого о десятилетнем периоде его жизни, когда он «рубав уголь на Воркуте» можно написать документальный роман и не один. Это были бы страшные тексты. О тех, кто там сидел – немецких генералов Вермахта и белогвардейских генералах. И их рассказах, соответственно. О восстаниях и бунтах («они по тайге шли в 1949 году, только с ножами, а на них десант скинули, а у десанта боеприпасы в болоте утонули, там десять тысяч людей ножами неделю резались…»), про самоубийства и «черные метки», и опять про голод, про войны «блатняков» и «политических», про войны «ссученых» и «воров в законе», про героев и предателей, про сильных и слабых, еще про одну Атлантиду, которая исчезает и уже почти исчезла…
В 1987 году услышал я от Ивана Билого такую историю. Попробую привести ее по памяти. Не уверен, что точно перескажу, но попробую…
«Будят мене после смены и говорят – «В соседний барак новый этап заселяется. Там, вроде бы твой земляк, кубанец и тоже Билый»… Я то знаю, что у меня все родычи вымерли. Но кто его знает?…К тому времени уркаганов («друзей народа») уже наши хлопцы повырезали и каеров (58 статья) те не обижали. Но кто такой? Познакомился с ним. А он, оказывается, из эмигрантов. Племянник кубанского генерала Василия Билого, который в Порт-Артуре артиллерией командовал. Вот так. Жил он в Праге, а в 1945 году решил перед тем, как дальше ехать на Запад, могилу родителей навестить. Там его на кладбище чекисты и хватанули. Хрустальный шар ему в рот запихнули, закинули в машину и сюда, на Воркуту. Он очень умный был, интеллигент и образованный. Все медную проволоку просил. Говорил – сделает радиоприемник, передаст кому надо информацию и за нами самолет пришлют, что бы нас спасти. Ну, одни там уже восставали, на Владивосток наступали, что бы корабли захватить и уплыть. Но он правда очень умный был, много чего рассказывал. Говорил – через сорок лет СССР распадется и Украина станет независимой. И тебе, что б на Кубань с Украины проехать, надо будет особое разрешение спрашивать. А Украине, как станет независимой, сначала очень трудно будет, а потом очень хорошо жить будет… Вот такое он мне говорил… Что с ним потом сталось – не знаю. Его в другой лагерь перевели потом …».
Было много и других рассказов…Но этот мне особенно запомнился. Надеюсь, что когда-нибудь удастся мне узнать более подробно про еще одного Билого, сгинувшем в Архипелаге…Во всяком случае именно от него, хотя и не напрямую услышал я в 80-х годах предсказание о независимости Украины…
Одиннадцатое измерение.
В 1997 году я переселился из Макеевки в Донецк. Поселок шахты имени Бажанова остался в моей прошлой жизни. Украина была независимой и переживала не лучшие времена. Соседи, которые жили рядом с нами оказались без работы. Однажды ночью, через два месяца, когда мы выехали у них что-то случилось с газовой колонкой. Они погибли. Угарный газ пошел этажом выше. Сразу погибла и жена Ивана Билого. Он еще несколько месяцев находился в коме. Потом умер.
Я попытался передать хотя бы одну десятую того, что услышал о его жизни и жизни тех людей, которые встречались на его пути.
Их уже давно нет в живых. Как нет и тех людей, рассказы которых я слышал, запоминал и иногда записывал. Сейчас ученые говорят о десяти измерениях, которые определяют и программируют нашу жизнь. Я думаю, что есть еще одно измерение – наша память. И в этой памяти они все остаются живыми. И наша история продолжает пульсировать и дышать. И предупреждать…
