Сергей Воронцов, журналист
Великие языковые распри, которые временами по накалу и шутовству напоминают распри тупоконечников и остроконечников из «Приключений лилипутов», канонические литературные и костюмированные камлания, чемпионаты патриотичности, и даже смешная мелочь — феерическое исключение «Собачьего сердца » из школьной программы мировой литературы, подталкивают к единственному логическому выводу: мы возводим скрепы, мы хотим начертать наконец на священном камне национальные скрижали. Правда, уже в цифровую эпоху. Но очень хочется.
Собственно, а почему бы и нет? Крепче ж будем. Скрепы, по сути, инструмент лояльности, объединения в послушности. А веник сломать тяжелее, чем хворостинку… И прочие прописные истины…
Зададимся, однако, вопросом, почему европейские общества после Второй мировой усиленно демонтировали у себя то, что сейчас называется ироническим словом «скрепы». В этом направлении проводилась неистовая работа интеллектуалов и элиты Европы. Это был социальный (и не только) заказ, это было целенаправленное движение. Зачем? Они, что ли не хотели быть крепче? Или руководствовались соображениями слюнтяйского гуманизма, как это пытаются представить сейчас. Да. Они не хотели быть крепче. Они хотели быть ГИБЧЕ. Потому что только одно это гарантировало общество от гибели. Еще Лао-цзы удивлялся стойкости гибких конструкций. Траве, заметил он, от урагана, никакого вреда, а негибкое дерево вырвет с корнями, и оно погибнет. Речь, конечно, и об общественных конструкциях. Это универсальный принцип. Чем гибче, тем устойчивее.
Национальные государства, которые пришли на смену империям после Первой мировой войны, должны были утвердить некие новые принципы лояльности государству. Ведь раньше, это была всего лишь верность монарху. И это не слишком зависело от вероисповедания и национальности. Этого достаточно было, чтобы построить качественную монархию. Но, трудно строить национальное государство, чтоб не ввести сомнительнейшую гипотезу, что Божья воля уже не в монархе, а в народе(что по сути убогая калька из имперского прошлого). Трудно было удержаться, чтоб не ввести новый синклит святых и полубогов (национальных героев), установить их праздники и утвердить новый набор священных книг. И требовать максимальной лояльности уже ко всему этому.
Всё это, разумеется, с неофитским пафосом и восторженным хождением по головам. Так, собственно и начали делать. К чему это привело? Да, к Второй мировой, которая превзошла все предыдущие.
Национальные государства пришли к тому же, что и старые монархии, которые они отрицали. К чудовищной ненависти. Новые жесткие скрепы оставляли за бортом слишком много нелояльного, невписывающегося: разного рода космополитов, инородцев, иноверцев, иносумасшедших, целые территории и др… Конфликт был неизбежен. И разрушение слишком (с)крепкого было неизбежно.
После Второй мировой, европейские государства, которые так славно укрепляли скрепы и соревновались в новом патриотизме, представляли собой руины, на которых смешались все: жертвы и палачи, беженцы, инородцы и инакомыслящие из лагерей, и нищие, разоренные войной, гордые собой патриоты. Это было самое пестрое общество, которое только можно представить. Самая невероятная смесь. Продолжать выстраивание скреп было просто безумием. В них не вписывалось уже большинство. И от скреп ощутимо пахло трупами. И их начали демонтировать, вводя инструменты лояльности, как можно более гибкие, приемлемые практически для всех, чтоб как можно меньше людей оставалось за границей лояльности.
Это было нелегко. Люди любят избранность, а не общесть. Но страх самоубиться был слишком силен.
Поэтому лишь после войны чудом удалось затолкать в такие твердые головы…благоразумие. Поэтому равное право для всех, фундаментальные свободы, мультикультурализм, экологические заморочки — вот новые инструменты лояльности в Европе еще недавнего образца. С этими инструментами она прожила нехудший период своей истории, от пятидесятых до почти наших дней. Правда, теперь новые вызовы… Но еще раз хотелось бы напомнить, что эти инструменты возникли отнюдь не из-за слюнтяйства или бездумного левацтва, как модно сейчас говорить. А из жесточайшей политической воли к жизни. Потому что, иначе, путь был один — на свалку. Это движение мысли породило такой божественный оксюморон, как мультикультурализм национальных государств. Оказалось, что национальные государства могут жить, только опровергая себя. Масло масляное неинтересно Бытию. Как и крепость крепкая, как и национально национальное, как и патриотски патриотическое. Оно будет разрушено. Оно будет в конце-концов выблевано историей. Бытию интересны только противоположности в одном.
Диалектика — вещь непреодолимая. Нет парадокса, значит мертвое, значит на свалку.
Почему этого не знают люди с комсомольскими лицами (и таким же образованием), которые выстраивают наши новые скрепы. Ну, потому что у них лица комсомольские и дар, похлеще дара Мидаса. Всё, к чему не прикоснутся — начинает подыхать от одномерности.
