Метка: Луганск

Невзначай за чаем знакомая сказала мне, что имеет кредиты во всех украинских банках и не планирует отдавать никогда.

Не то, чтобы я не слышала никогда раньше такого, но с этой женщиной я знакома три года, и заподозрить ее в таких установках не могла. Очередное открытие – взять как можно больше и не отдавать ничего – война все спишет.

Если условно разделить всех, с кем я говорила о кредитах в украинских банках, то получится несколько групп.

Откровенные потребители

Это люди, которые брали напоследок буквально все и под завязку снимали наличность с кредиток, считая, что им должны за эту войну еще больше. Это самая распространенная сентенция: я ничего не буду платить тем, кто в меня стрелял. Или так: пусть приедут и заберут у меня деньги.

Логика была не столько обогатиться (хотя и это тоже), но сделать что-то в отместку тем банкам, которые до 2014 года выставляли проценты, звонили, требовали что-то и от которых так просто было не уйти. Такая детская логика написать в подъезде от того, что это всегда запрещали делать.

Заложники ситуации

Интересная категория – это те, у кого завис невыплаченный кредит. То есть на июль 2014 года кредит был, гасить его было нужно, но как это сделать, если банков нет и денег тоже нет? Да человек часто и забывал об этом, испытывая сильнейшие потрясения, связанные с войной. Возможно, мысль о невыплаченном кредите была, но вся довоенная и довольно простая схема его погашения распалась, поэтому многие наивно переставали думать о долгах – если у всех так, то и у меня как-то да решится.

Года через два звонок оператора отрезвлял как ушат холодной воды – суммы кредита исчислялась уже десятками тысяч, которые не погасить и за всю жизнь. И человек начинал слабо парировать что-то: погодите, брал-то я всего тысяч пять, откуда взялись эти 50 000? Если и буду отдавать, то не больше 5 000… Но многие считали, что в ситуации с войной никаких процентов быть не может, а кредит официально заморожен.

Мошенники

Это очень похоже не первую группу. Но те снимали деньги в отместку этой войне, а мошенники брали в кредиты технику, тратили наличность с кредиток, покупали то, что хотелось купить в эту минуту. Богаче никто из них не стал, но проблем они создали уйму близким. Банки требовали контактные телефоны, звонили после всей родне, на что получали угрозы и оскорбления в ответ.

Самое поразительное для меня, эти люди выезжают в Украину. На работу, к родственникам, за пенсией и совершенно легко, потому что они уверены, что с них ничего не взять. И не только выезжают, с ними действительно ничего не происходит: пересекают границу, делают покупки, путешествуют, а невыплаченные кредиты их не беспокоят никак.

Честные граждане

Странная категория тех, кто пытается до сих пор гасить хотя бы проценты. Покупают гривну, платят комиссию за операцию местным коммерческим центрам. Представьте, во что им выходит тот взятый пять лет назад кредит? Таких немного, но они есть. Те, кто предпочитает спать с чистой совестью, а не с выключенным телефоном.

Я, конечно, в шоке от заявлений звезд росийской эстрады. Все они имеют регалии и звания, имена и репутацию российских патриотов, что не мешает им отправлять своих детей отдыхать и учиться за рубеж.

Сын Алики Смеховой сейчас в лагере в Нью-Йорке, дети Александра Малинина учатся в Германии, дочь Чулпан Хаматовой в Испании… Местное образование, кажется, не котируется, как и местный отдых – он слишком опасный, слишком непредсказуемый и слишком не модный.

Маркер благополучия – сказать невзначай о том, где провели это лето твои дети. Желательно не в России, желательно в разных местах, желательно как можно дальше и дольше. Поэтому Instagram знаменитостей пестрит доказательствами того, как сильно они любят Россию – работают и зарабатывают здесь, а отдыхают за рубежом, чего простой смертный себе позволить никогда не сможет.

Кстати, в Луганске ситуация очень похожа. Есть у меня пара семей, чьи дети и внуки живут далеко за пределами Луганска – на деньги работающих здесь родителей или бабушек-дедушек. Все давно продумано и просчитано: так выгодно. Пока у деда есть здесь работа, внучка может жить и учиться в Харькове. А дед, кстати, учит студентов здесь. Конечно, эта схема не афишируется, но и не скрывается ни от кого. Да, выезжает, но кто сейчас не выезжает? Все крутятся, как могут – ищут способы выжить. Но кто-то выживает в самом прямом смысле, а кто-то дает жить всей семье.

У моего приятели оба сына вполне устроились за рубежом. Отец сделает все, чтобы его дети не возвращались сюда, пока война. Зачем? Для этого здесь он: работает квартиры навещает, коммуналку оплачивает, а отдыхать ездит к сыновьям. И все всех устраивает. У него есть смысл жизни, у него есть высшая миссия и огромная гордость, что он смог устроить своих детей в разы лучше, чем коллеги. То, что у детей не все ладится, вопрос уже десятый – кому сейчас легко? Тем более на новом месте, тем более с таким вот экстремальным переездом. Но отцу семейства нет смысла уезжать из Луганска, где для него хлебное место и стабильный доход.

Есть и те, кто регулярно вывозит из Луганска своих детей на отдых за рубеж. Хотя отдых в Украине сейчас почти зарубежье. Пару-тройку раз в год, на всех каникулах, с вылетами из Киева и возвращением через старый мост из Станицы. Но достоинства при этом они не теряют, потому что главное – отдых и возможности, а очереди с умирающими стариками – частности. Это все о том, что жизнь для многих не стала хуже, она стала просто другой. Хотя, конечно, из Луганска мало кто ездит в языковой лагерь в Ньо-Йорке или спортивный в Болгарию. Все для этого слишком затейливо и сложно. Поэтому здесь живут и работают родители, а дети живут где-то, где есть будущее.

В этой схеме главное не обострять ситуацию, не хвалиться при всех и не сетовать на правительство в людных местах. Жить, работать, соблюдать общие правила игры, и при случае говорить о том, как человек любит свою Родину, чему легко поучиться у большинства звезд российского шоу-бизнеса.

Есть множество вещей, ради которых стоить жить в Луганске. И речь не о российском паспорте.

Свое жилье. Если есть собственное жилье, это один из самых веских моментов, почему стоит жить в Луганске. Коммуналка пока еще дешевая, и, имея работу, здесь есть смысл жить. То есть, если нет претензий к жизни, нет политических убеждений, но есть свое жилье и работа – жить в Луганске будет вполне комфортно. Такая жизнь подходит не только пенсионерам, но и людям без особых претензий к жизни: есть, где жить, есть, что есть – хорошо.

Здесь выгодно рожать детей. Не в плане особых выплат, а в плане того, что есть жилье, относительно дешевая медицина, а на время декрета пожеланий к выезду не будет. Что видит мать в декрете? Детскую площадку и соседей? Для этого Луганск вполне подойдет.

Дешевая внешкольная деятельность. О, это поле для родительских амбиций. Можно отдать ребенка на футбол, в художественную школу, на прыжки в воду или на гимнастику. Здесь важно не промахнуться с тренером. И дальше будут поездки, соревнования, грамоты, медали и перспективы. Все кружки в Луганске – по символической цене. Правда, выезды на турниры за счет родителей, но оно того стоит.

Луганская школа часто оказывается лучше везде. И у ребенка открываются новые перспективы. Именно через спорт, или музыку часто выталкивают ребенка за рубеж.

Учить языки – 250 рублей/час индивидуального занятия с репетитором. Опять же жить дома, что выгодно. К этому можно выбрать домашнее высшее образование.

Диплом местный, но можно выучиться на кого хочешь. Если были какие-то нереализованные амбиции, ты их вполне удовлетворишь. Еще и со стипендией.

Бизнес. Здесь поле для фантазий – при наличии денег можешь открыть экзотический ресторан, цирюльню для стрижки бороды, сеть секондов… Вопрос будет или это приносить прибыть? Не обещаю, но если есть амбиции, все сложится.

Здесь интересно быть первым – конкурентов в какой-то нише может еще не быть. Многие ведь выехали, кто-то прогорел, поэтому первым оказаться очень легко хотя бы на какое-то время. Сложно удержаться, сложно не обанкротиться, но мы же не об этом? Довольно легко попасть в элитную по довоенным меркам школу. Рейтинги уже не те. Если ориентироваться на былые показатели, то все сейчас не так – и наступила «эра коммунизма», когда за одной партой сидят и дети богатых, и дети рабочего класса.

Покупать недвижимость. Опять же вопрос в другом, кому это нужно, но покупать ее и правда дешево – можно найти однокомнатную квартиру за 6 тысяч американских долларов, а трехкомнатную за 15 тысяч. Многие ведь покупают, потому что никогда не могли себе этого позволить раньше. Мечта перестала быть несбыточной.

И если все это сложить, окажется, что Луганск – город мечты, да еще и со статусом столицы. Однако, сюда не приедет «Орел и решка», и сюда неохотно едут жить. А так… Наш местный Чернобыль с претензией на мировое господство.

«Я работаю в «ЛНР» с 2014 года» или «Мы же не уезжали никуда» звучит примерно так, как если бы человек имел 50 лет трудового стажа на одном месте.

Здесь ценится то, что человек прошел все перипетии военного времени изнутри, а не с теплого дивана, уезжая куда-то в безопасное место. Правда, и здесь есть куча нюансов. Кто-то говорит, что уезжал, ну, и что? Это нужно говорить с особым вызовом. С напором, как будто это вообще к ситуации ровным счетом значения никакого не имеет. Или говорить как будто это твоя проблема, что ты был здесь все время, а никак не того человека, который оказался нормальным и позаботился о себе.

Но в любом случае, если нужно подчеркнуть значимость личности, сотрудника или ценного кадра, о нем говорят именно так – был здесь с 2014 года. Эти пять лет уже сейчас как пережитая блокада Ленинграда, как война с 41-го по 45-й, или как особое беспримерное мужество. Звучит так помпезно, что порой совсем не вяжется с личностью человека, о котором говорят. И не стыкуется возраст того, кто был на «боевом посту» все это время, не стыкуются мотивы, и ты не веришь буквально всему в этой истории.

Моя знакомая рассказывая мне о своей работе, подчеркнула, что полгода она не получала зарплату. Я не буду уточнять, но ее место работы как раз в тот период тоннами получало гуманитарную помощь для нуждающихся. Да, денег им не платили, как и всем бюджетникам тогда. Но сказано это было так, что я почти пустила слезу, опомнившись лишь тогда, когда поняла, что сама не получала в тоже время полгода заработную плату. А мои мама и крошечный ребенок 9 месяцев не получали ни социальных выплат, ни пенсий. Я ходила именно к этой знакомой, чтобы она выдала на мою семью из тех тонн гуманитарки один пакет помощи. Волновало ли кого-то, как мы живем тогда? Сомневаюсь. С одной стороны, выживали все вокруг, а с другой, если ты молчал, то, значит, как-то жил.

Моя знакомая пришла просить помощи для своей матери – героя труда, жителя блокадного Ленинграда. Ни у нее, ни у матери не было тогда пенсий. И когда она пришла в одну из таких вот гуманитарных миссий, сотрудники там как раз пили чай. С шоколадными конфетами. К моей знакомой повернулись и…отказали.

Тот чай с конфетами она запомнила на всю жизнь. Тогда ей сказали то ли прийти позже, то ли позже позвонить. Она, стоя в дверях, просила помощи для девяностолетней матери, а ей, повернувшись от стола с конфетами, отказали – помощи не было. Почему-то именно такие вот штрихи запоминаются на всю жизнь. Но кто-то говорит после всю жизнь о том, как выживал полгода без зарплат или работал под обстрелами с лета 2014 года. А кто-то привычно молчит, потому что не видит в этом повода для хвастовства или кича.

А если говорить иначе, многие просто работали, потому что нужно было на что-то жить. Не потому, что хотели что-то отстроить, сохранить или приумножить. Не потому, что имели какие-то особо высокие или особо благородные мотивы. Просто так сложилось – не уехали или вернулись, и где-то нужно было работать. Но я думаю, что еще пару годков, и за эти заслуги здесь будут давать ордена. Не всем, конечно, но непременно будут.

Ну что я могу сказать, эти почти пять лет жизни более чем приличный срок для всего. Отношений, опыта, впечатлений, изменения состояния здоровья и стереотипов. Я попала в ту структуру, где работала до войны три года, а сотрудничала с ними до этого лет десять.

Большой срок жизни, правда? Как для моей жизни – огромный. И что я вижу? Новых людей, новые цепочки взаимоотношений, обязанностей, новое руководство.

И я как мамонт, которого выкопали изо льда. Я говорю им примерно, как те старики, которые еще застали живым Ленина: я же работала здесь до всех вас. И все вежливо молчат мне в ответ. А кому важно то, что было здесь до них? А кому это кроме меня нужно? Никому, поверьте. То, что было при Украине, я могу закопать и присыпать пеплом.

Все, кто пришел после 2014 года, прожили в этой структуре свои почти пять лет жизни. С зарплатой и без нее, с трениями, привыканием, стрессами, амбициями, друзьями. Что им мой припорошенный пылью времени опыт? И к чему мне апеллировать? Весь мой опыт – украинский. А те, кто меня помнит и неплохо знает, живут сейчас в Украине. И, согласитесь, для «республики» это все слегка с душком, как залежалая селедка. Каждый из тех, кто пришел после войны, может рассказать много больше меня.

А я-то эти пять лет если и работала, то точно не в этой структуре, поэтому мой жизненный опыт вряд ли можно назвать уникальным или ценным для них. И когда я затягиваю свою долгую песню о том, как я работала с прежним руководством, на меня смотрят как на душевно больного человека, который в минуты помрачений начинает разговаривать с Наполеоном.

И где-то так во всем. Магазин возле нас существует независимо от моих светлых воспоминаний о нем. На месте аптеки (единственной в этом районе) открыта «Пивотека». Почти-почти, правда? Всего лишь разница в несколько букв. И новым работникам нет дела до того, как важна мне была в этом месте аптека и как часто я бегала именно туда за лекарствами.

И моим старым друзьям чуть смешно слышать мои ностальгические воспоминания о жизни. Мои воспоминания, рефлексии. Все спешат жить, торопятся успеть что-то. И уже в новой жизни строят семьи, сходятся с кем-то и получают образование. Мои «А помнишь» нелепы сейчас. На это просто нет времени, потому что жизнь не стоит на месте. И я снова как тот мамонт, который отчего-то бесконечно равняется на жизнь до ледникового периода, когда дипломы и аттестаты были только украинскими, и не нужно было что-то подтверждать, доказывать, пересдавать.

И вообще все было предельно понятно – учились, чтобы работать, а образование выбирали на всю жизнь. И не было этой игры с пенсиями, не было свидетельств о рождении в ассортименте, переходов туда за выплатами, а сюда – домой. Как скучно, очевидно, мы жили тогда. И я очень хорошо помню Новый 2014 год, когда мы пили и говорили вполне банальные тосты, немного мандражировали обо всем происходящем, но имели еще безусловный иммунитет ко всему, веря, что нас это не коснется.

И после корпоратива я поехала в большой строительный магазин, чтобы купить что-то домой. И мои траты не были стрессом, как сейчас любая покупка вплоть до еды. И мы все, вероятно, мамонты, если можем еще помнить все это и кому-то об этом говорить именно так.

Знаете, что стержень всей нашей жизни? Материнская любовь. Не любовь в общем или любовь в частностях, как влечение. А именно самая мощная из сил – материнская любовь. Интересно, почему до сих пор не научились добывать энергию из этой невидимой силы, которая могла бы запускать электростанции и двигать поезда?

Мамы при мне обсуждают несколько вопросов: можно ли купить украинский аттестат и сколько это может стоить? Мой знакомый купил такой аттестат для дочери еще в 2016 году, не зная, куда она решит поступать. Подстраховался, чтобы развязать руки дочери. И я рассказала эту историю знакомым мамам, а те живо обсуждают, можно ли сейчас, спустя три года, купить там же аттестат для их детей.

Просят узнать и дать контакт. Это как приданое детям, как инвестиция в их будущее, предусмотрительность и здоровый прагматизм. Дальше разговор заходит о другом – нужно ли делать паспорт ребенку в Украине в 14 лет и нужна ли для этого справка переселенца. И еще, куда поступать дальше. Если с аттестатом «ЛНР», то в Украине можно поступить только на контракт, потому что не сдано ЗНО. А если учиться здесь, то это как не пришей кобыле хвост – диплом местного значения и местной силы, не признанный больше нигде.

И уже под конец беседы разговор плавно перешел на спорт. И здесь меня тоже ждало открытие – мамы горячо завидуют всему, что удается решить через Украину. Говорят, что можно даже здесь получать украинские спортивные аттестаты. Их привозят из Украины, а кружки здесь оформляют как филиалы спортивных секций. И мамы завидуют тем, кому удалось попасть именно в такие спортивные секции – украинские дипломы дают шанс вырваться отсюда.

Все пути ведут в Украину?

Но даже если отойти от всего этого, я не перестаю восхищаться тем, что в любые времена матери имеют силу, желание, мотивацию давать своим детям лучшее. Вести их по январскому гололеду сквозь мороз и метели на музыку, айкидо, футбол, английский, гимнастику… Нести их рюкзачки, скрипки, форму… Заворачивать с собой бутерброды, давать банан, встречать, дремать в ожидании в теплом холле музыкальной школы или спортивной секции, компенсируя какой-то ночной недосып.

И снова наклонившись навстречу ветру вести за руку сквозь пургу, гололед, по темным улицам, уверенно шагая не на уроки фортепиано, а в какое-то совсем другое будущее, в котором будет лучшая жизнь, достаток, выбор, возможности. Освещать путь не карманным фонариком – оружием от всего – а силой материнской любви, которая могла бы запускать электростанции, если бы удалось измерить эту невидимую и огромную силу.

Я восхищаюсь материнской верой во что-то лучшее, чего уже не достанется этим усталым женщинам, кто привычно носит единственную куртку и чинит старые сапоги, но неизменно дает ребенку с собой бутерброд и банан.

Это как билетик в лучшее будущее, как билет туда, куда по особой льготе попадут только их дети, так как этим усталым матерям вряд ли купить билет для себя. Я восхищаюсь их умением экономить и мечтать. Восхищаюсь их верой в лучшую жизнь. Странно, но эта вера не менялась ни двадцать лет назад, ни сейчас.

Ольга Черненко, блогер

Об этом не говорят в новостях и в школе, рассказывая о войне.

«У вас есть дома военная форма?» – спросили у моих приятелей, когда они пришли сегодня забирать из детского сада своего пятилетнего сына. Формы не было, потому воспитатель попыталась вытянуть хоть что-то:

Может быть, есть какие-то военные аксессуары? Погоны, пилотка, фуражка, тельняшка? Понимаете, на днях 23 февраля, а сейчас сплошные мероприятия памяти по Дебальцево…

Участвовать в мероприятиях должны ровно все слои населения и ровно все сословия бюджетников. Остальные же просто внемлют радиопередачам на эту тему, и слушают воспоминания бывалых…

Я расскажу вам, как это было у меня. Мы жили совершенно параллельно всему происходящему там. Да, мы слышали новости, но когда ты живешь в зоне войны, именно эти новости – не самые ключевые для тебя. Стреляли. Я засыпала под выстрелы. Сразу после ужина, стараясь не отвлекаться ни на что. Выехавшие друзья спрашивали: «Страшно?» И я рассказывала им, что сплю всегда, когда стреляют. А они смеялись, что я хочу «проспать» эту войну. Думаю, это было какое-то вытеснение, когда во сне ты можешь не думать ни о чем. Просто отключаться от происходящего, подспудно думая о том, что если убьют во сне, это будет намного легче, чем переживать все в сознании. И чем сильнее стреляли, тем крепче я спала. Ничего подобного я не испытывала все четыре года после…

А еще была сотня вопросов: где взять деньги, одежду ребенку, памперсы, детское питание? Как жить? Где работать? А наряду с этим, как жить дальше? И да, мы слышали обо всем, что происходит, но это была чья-то чужая война. Тех, кто гордился своим положением, упивался формой, оружием, кто имел что-то от всего происходящего, понимал логику этой войны…

Я думала еще летом 2014 года, что если войдут в город украинские войска, я, вероятно, даже не узнаю об этом – не было света и не работала связь. Но как раз это не волновало никак. Не было страха. Был страх погибнуть, страх не иметь средств к существованию, но никак не страх того, что Луганск может снова стать украинским. И так думали тогда очень многие. Или просто мечтали о мире. Неважно, каком и под какими флагами.

В феврале 2015 года я попала случайно на похороны местного командира, убитого как раз под Дебальцево. Все было абсурдным. Повязки на рукавах у пришедших проститься – чтобы снайперы на крышах понимали, где «свои», речи о доблестях погибшего, которого подстрелили по пьяни, когда он отказался называть позывной, награды посмертно, высокие слова о его смелости и умалчивание о том, что он был пьяницей и разгильдяем, случайно попавшим на эту войну. В гробу лежала белая обескровленная старуха, в которой никак не угадывался мужчина, командир, герой…

А после жена «легендарного комдива» подогнала машину к «работе» погибшего мужа и вывезла оттуда все, что смогла вывезти – стол, кресло, холодильник, сейф… Все видели это и молчали. Понимали, что это последние «почести», на которые она может претендовать, и все это – его трофеи с разграбленных предприятий. И после о нем забыли, понимая, как он погиб, и кто был в этом виноват.

Но об этом не говорят в новостях и в школе, рассказывая об этой войне…

Елена Воронянская, блогер

Они жили вместе довольно долго – дети сверстников за это время почти успели закончить школу.

Первые годы Оксанка пыталась показать Кириллу фотографии со свадеб подруг («тонкий намек на толстые обстоятельства») – ноль реакции. Потом рассказывала, что мама ругается. Но та нечаянно разрушила легенду, приехав навестить молодежь, как всегда, с кучей сумок, и рассказав по дороге встречавшему ее «сыночку», что не против новых веяний, и «хорошее дело браком не назовут». О чем Кирилл со смехом и сообщил Оксане, встречавшей их на пороге. Ну, что ж, вздохнула и смирилась. Жили они неплохо, правда, без романтических взлетов (цветы – на день рождения и на 8-е марта), но довольно ровно, без скандалов и истерик.

Работа была, на жизнь хватало, что еще нужно человеку для счастья? Однокомнатная квартира Оксане досталась от рано умершего отца, которого она совсем не знала, — с матерью разошлись, когда дочка под стол пешком ходила. Видно, замучила совесть. Своих детей не было, но они не делали из этого трагедии. Жизнь сложилась и устоялась со своим набором праздников и буден, забот и радостей, сложившимся спокойным бытом. Кирилл с детства любил рисовать, даже ходил в художественную студию, но родители считали, что это не профессия – так и осталось на всю жизнь только хобби. Он любил натюрморты, неяркие степные пейзажи. И дарил их – щедро, на память.

Зимой Кириллу было не до Майдана – все силы съедала незнакомая, до тошноты, слабость. К вечеру чувствовал себя разбитым стариком. Оксана уговаривала пойти в поликлинику, но он не привык обращаться к врачам и, честно говоря, робел. Все-таки пришлось. Результат обследований оглушил – лейкемия. Пытался отмолчаться, но в небольшом городе все знают друг друга – Оксана сама поговорила с врачом. Вернулась домой зареванная, но решительная. Сказала: «Надо бороться. Сколько отпущено – столько и наше». На следующий день Кирилл сделал ей предложение. Свадьбу решили сыграть в июле, когда немного подлечится.

Вокруг бушевали страсти — в Луганске уже взяли СБУ, говорили, что возле границ стоит российская армия. Кто-то радовался, кто-то тревожился. Им было все равно – подали заявление, купили кольца, выбрали платье и даже маленькую шляпку с вуалью (Оксана так долго ждала этого часа и давно вымечтала наряд), порадовали мам – те сразу начали суетиться с приготовлениями, покупая потихоньку водку, шампанское, икру, пока еще что-то есть в магазинах. Список, конечно, составили – все свои. Получилось не очень много — как раз, чтоб вместиться в их «однушку». Решили не шиковать, ведь впереди ждало долгое недешевое лечение. Друзья удивились и обрадовались. Наконец-то, давно пора! Время, конечно, выбрали неудачное, но, может, оно рассосется к июлю?

В июне Оксане вдруг приснилась «черная свадьба» — стол, накрытый черной скатертью; гости в черном с букетами, перевязанными черными ленточками; черное небо за окном. И раскаты грома. Она проснулась в холодном поту. За окном и правда громыхало. Только никакой грозы не было – просто до города доползла проклятая «русская весна». Разномастные камуфлыжники заняли все административные здания; изуродовали улицы блок-постами, напоминавшими мусорники; установили комендантский час. Город замер в тревожном ожидании. Пока все продолжало работать в штатном режиме, но вооруженные люди на улицах, канонада вдали, возле Луганска, выстрелы на улицах и тягучая неопределенность отнюдь не придавали уверенности. Свадьбу решили не отменять, но и не напоминать приглашенным – кто сможет, тот придет. Правда, позвонила женщина из ЗАГСа, спросила, не передумали ли они и, помявшись, предложила не тянуть: «Кто знает, что дальше будет?». Так что «расписались» намного раньше.

И вот этот день пришел. Накрытый стол, торжественные мамы, гости, подарки. Не было только самых близких друзей – они уезжали в Харьков по делам, а на обратном пути столкнулись с тем, что дороги перекрыты. Перезвонили, что попытаются объехать и задержатся. Небо темнело на глазах, ветер терзал деревья, вдали слышались раскаты – хотелось верить, что грома. Увы, не только. Атмосфера сгущалась – тяжело было дышать. Нервы настолько напряжены, что от звонка в дверь все синхронно подпрыгнули. Первым появился огромный букет подсолнухов, за ним – возбужденные веселые друзья. «Кажется, лучший подарок вам – это освобождение. Наши идут! А пока дайте пару бутылок, там, внизу, все соседи с вещами у входа в подвал стоят. Боятся, плачут».

Так и началась эта странная свадьба у подъезда. И первый тост за молодых подняли вместе с повеселевшими соседями, которые уже почти не боялись близкой канонады. А под первое «Горько!» хлынул ливень и разогнал, кого куда. Соседи быстро спустились в подвал. Свадьба поднялась к себе на «седьмое небо». Потом будут три дня под обстрелами в подвалах и восторг наступившей тишины, наши танки на улицах и кормежка военных (включая серьезных служебных собак) в кафе у тех самых опоздавших друзей, очередь за гуляшом и перешептывания официанток: «Ой, смотри, это ж тот журналист…». И картина с букетом ярких веселых подсолнухов в окне на фоне синего летнего неба со столбами дыма от взрывов на заднем плане, которую за эти три дня нарисовал Кирилл, наотрез отказавшийся спускаться в подвал. Но все это будет потом. А пока эта «свадьба пела и плясала. И крылья эту свадьбу вдаль несли» над тучами и громом, над вспышками выстрелов, над безумием войны…

Картину Кирилл подарил тем самым друзьям. Жовто-блакитне и зловещие черные клубы дыма на горизонте – наша страна тем летом. Висит на стене, как окно в мир, как напоминание о черной свадьбе в сумасшедшем июле. И авторе, которого нет уже два года…

Ольга Черненко, блогер

В школе мне казалось, что впереди долгая жизнь, и нужно порядком подождать, чтобы началась интересная череда взрослых событий. Как и многие я торопила жизнь – скорее бы закончить школу, поступить, снова закончить, чтобы уже наконец-то начало происходить что-то стоящее…

Это сейчас я понимаю, что тогда и была жизнь «в деталях и частностях», и нужно было проживать каждый момент, не торопя ничего, смакуя все, как хорошее вино.

Пережив четыре последних года в Луганске, пришло новое понимание – хорошо, что так много было всего до лета 2014 года. Была учеба, командировки, работа, поездки, хорошие люди, надежные друзья, профессиональный рост… Именно было, а не будет когда-то, потому что ничего похожего на все эти перечисления не было и в помине за последние четыре года. Все, что я могла, как и многие здесь, это вспоминать: свой жизненный опыт, свои прежние возможности, свои поездки и довоенную жизнь.

Раньше мне казалось, что жить воспоминаниями – удел стариков. А сейчас я как те старушки, кто только и может, что вспоминать былое. Можно было бы инициировать вокруг себя какие-то события сейчас.

Знаю тех, кто ходит на все встречи, провоцирует какие-то события, откликается буквально на все предложения. Будто бы, жизнь не поменялась. Как ответ обстоятельствам и ограничениям. Такие посещают все местные открытые лекции и пьют чай с подругами, наряжаются, нарочито подчеркивая, что жизнь не поменялась ни в чем. А я именно в этом вижу как раз то, что это тоже бегство от реальности.

Мой приятель-врач регулярно присылает мне свои фотографии с каких-то театрализованных представлений, где он играет главную роль. Это забавные фотографии, но в жизни он не так уж мил и забавен, потому что вся его жизнь помимо работы – обход по кругу всех пустующих домов от выехавших детей и родственников, которые убежали подальше от войны. Он тоже уедет, но пока может зарабатывать и здесь – такой компромисс с суровой реальностью. Эти милые костюмированные шоу, как будто войны нет и в помине, как будто не он вез сына в ближайший аэропорт, чтобы спрятать подальше от войны в самом безопасном месте…

Мы все, наверное, беглецы. Прячемся от прошлого, с которым не можем прийти к согласию. Ищем какие-то варианты жизни как ни в чем не бывало. Чай с подружками, кино по вечерам, путешествия с «Орлом и решкой», планы на лето зимой, а летом на зиму… Как раньше. С той лишь разницей, что эти планы вряд ли исполнятся. Такой клан луганских мечтателей, кто живет так, как будто войны нет и в помине. А если она и есть, то можно очень по-женски ее игнорировать, и от этого она будет казаться меньше.

Жить по принципу «подумаю обо всем этом завтра». Может быть, потому что все давно уже поняли, что от них ровным счетом ничего здесь не зависит? А может быть еще и потому, что всегда были пассивны, полагаясь на кого-то, но только не на себя. И жить по принципу «меня это не касается» – так по-лугански. Как-то да рассосется, разрешится, разрулится. Или скорее бы уже решилось хоть как-то, но так, чтобы меня это никак не коснулось.

Ольга Черненко, блогер

Моя улица – яркая картинка того, как могут выглядеть не исполнившиеся мечты или разбитые надежды.

Почти во всех случаях и почти всегда. И не подумайте, что это стеб, меня тоже можно отнести к тем, кто олицетворяет собой не исполнившиеся желания.

Почти из каждого дома выехали на заработки дети или мужья, когда можно еще поменять свою жизнь. И почти в каждом доме ждут. Кто-то весны или лета, осени или Нового года. Мужа, работы, случая и лучшей жизни. Ждут приезда, перевода денег, сумки с автобусом, денег из большого города с мужниных заработков, секс-свиданий где-то на нейтральной полосе. Ждут того, чтобы что-то отремонтировать и наладить свою жизнь. Ждут долго и терпеливо.

Молодые женщины ждут сообща у дворов, стоя с колясками и долго перетирая детали телефонных разговоров с мужьями, а старики – за воротами, у окон. Стареют, в надежде и умирают, ожидая той самой встречи с детьми.

Жизнь стала иметь другие категории времени. От встречи к встрече, от лета к лету, от приезда домой до новой шабашки. А вернувшись сюда, начав что-то делать, понимают, как много нужно и как мало удалось привезти. И снова ищут работу, ждут чего-то, долго примеряются и уже по-мужски перетирают, стоит ли ехать, чего ждать.

Еще почти все, кто остался здесь, не смогли прижиться где-то. Кто-то вернулся, а кто-то не смог решиться на отъезд. И выбрав свой дом, осталась мысль-червоточина – а нужно ли было оставаться? Правильно ли это? Конечно, старики не думают так о себе, с ними все ясно. А вот вопрос о детях беспокоит – может быть, здесь добились бы большего за четыре года, если бы не уехали? А, может быть, как раз нужно было уезжать, не держась за дом? Вечные вопросы и вечное ожидание.

На моей улице нет богачей – все работяги: дети заводчан, хороших слесарей и электриков, тех, кто смог чего-то добиться в жизни, но не смог обеспечить своих детей хорошим будущим. И в сравнении с жизнью родителей, жизнь каждого на нашей улице провал. У многих нет стабильной работы, нет и в помине сбережений, а их дома давно не ремонтировались. Еще многие прошли через вереницу разводов, гражданских браков и перипетий в личной жизни. В этом тоже отличие от жизни раньше.

С войной жизнь многих не стала лучше. Люди вокруг меня не борцы по своей сути, они привыкли ждать чего-то, надеяться, работать. Кому-то не везло, а кто-то не хватал с неба звезд. Но так вышло, что все мы оказались здесь после войны. И еще, как и раньше, образование, ученость – предмет уважения, зависти. И песок у ворот тоже предмет зависти, и перестуки молотков, и ремонт крыши. Даже полная семья в доме – зависть: когда никто никуда не уехал, когда все борются, живут, растут и стареют вместе. И как бы плохо ни жила семья, вместе жить легче. Те, кто остался сам, завидуют тем, к кому идут, кого не забывают. Завидуют машине у ворот и нарядным детям на праздниках. Завидуют тому, что на Пасху идут на кладбище большой семьей. Завидуют той жизни, которой у кого-то нет. Хотя наша улица как раз большая и светлая. В ней есть жизнь, люди и большие надежды на что-то огромное и лучшее.