История пленной летчицы, трагическая по сути, в зале суда внезапно теряет жанровую монотонность, вспыхивая новыми красками. Так иногда бывает, когда в помещение, где работает тупая истребительная машина, врывается живой человек. Яростный, возмущенный, недоумевающий. Бесстрашный. Так трагедия обращается в свою противоположность, актеры меняются ролями, и мы наблюдаем комедию суда.
Хотя палач редко бывает смешон, это обычно довольно серьезный, насупленный и страшный дядька в красной рубахе с засученными рукавами. Из бывших душегубов, если душегубы бывают бывшими. Но тут совсем другой случай, правда же? То есть Артур Карпов — судья заслуженный, по праву внесенный в список Магнитского, но какой же он душегуб? Это фигура скорее комическая, особенно в тот момент, когда он уходит совещаться сам с собой о самоотводе, и, должно быть, целый час глядится в зеркало, силясь понять, тварь он дрожащая или право имеет судить заложницу, и в конце концов выносит себе оправдательный вердикт. А потом, конечно же, удовлетворяет ходатайство прокурорских.
Забавны на свой лад и обвинители, утверждавшие, что на воле Савченко, даже под домашним арестом, станет оказывать давление на свидетелей. Которых, говорят, много тысяч собрано следователями и у всех неотразимые улики. Обслуживающая пресса тоже на высоте: задолго до решения Басманного суда главное издание Арам Ашотыча извещает публику о том, что заложница остается под стражей. Публика изнемогает от смеха. И где-то там, на заднем плане, невидимый, вроде Сталина за кулисами показательных процессов, чудится главный заказчик этого зрелища, великий стратег и геополитик. До ужаса смешной.
А жертва не только бесстрашна, но как-то отчаянно бесстрашна, что позволяет говорить о судебном беспределе, но тоже с обратным знаком. Более всего это похоже на советский фильм про фашистов и храбрую дивчину, бросающую им в лицо предсмертные оскорбительные слова. Типа всех не перестреляете, а кроме того, быдло вы, блять. Собственно, эти слова Надежда Савченко и произносит, обращаясь к труженикам конвоя, которые выводят из зала ее маму, и если в советском кинематографе подобные выражения все-таки немыслимы, то в фаршированном российском цирке вполне уместны.
В сущности, подавляющее большинство политических процессов у нас так и проходит. С прокурорами, силящимися доказать, что подсудимый украл всю нефть, и с адвокатами, которые приносят в зал «скважинную жидкость» и просят напуганный высокий суд объяснить, как ее можно всю украсть. С пострадавшими, у которых сколота зубная эмаль, но они уже получили московскую квартиру и просят отпустить подсудимого, поскольку видят его первый раз в жизни. С Трулльским собором, чьи постановления сохраняют свою сакральность много веков спустя, и опять-таки с пострадавшей, которая после бесовских плясок в церкви разучилась отдавать сдачу покупателям. Хотя Христос таких выгонял из храма вместе с деньгами и товарами.
Это все бесконечно потешные суды, как бывают потешные войска. Только вот на сей раз процесс сопровождается не разграблением одной отдельно взятой богатейшей компании. Не разборками по поводу современного искусства и даже не осуждением первых попавшихся несогласных после полицейской провокации на Болотной. Суд над Надеждой Савченко проходит на фоне войны, которая пока является локальной, но может увенчаться пожаром Третьей мировой и радиоактивным пеплом, о чем уже известил человечество популярный российский телеведущий. Это все не очень смешно, причем от частого повторения данная хохма оборачивается совсем уж скверным анекдотом.
Оттого сцены в Басманном суде, помимо неожиданного, почти бестактного веселья, вызывают в зрителе и другие оздоровляющие чувства. Гордость за человека, например, способного в одиночку противостоять тупой истребительной машине со всеми ее судьями, прокурорами, конвойными войсками и ядерными ракетами. За эту молодую женщину, бросающую вызов бездне унижений. И урок этот столь нагляден, что по одному короткому видео можно судить о происходящем не только в зале суда, но и во всей стране, и далеко за ее пределами, где продолжается безумная оккупационная война.
В этих сценах Надежда Савченко предстает символом сопротивления кромешному злу, которое только кажется непобедимым. Но морок развеивается, едва в затхлом помещении звучит живое отчаянное слово.
Конечно, это трагедия, и смех застревает в горле, как подумаешь о судьбе Савченко и о тысячах погибших, и о том, что бойне не видно конца, и о нем, великом стратеге и геополитике, которому все мало, сколько ни убей, ни посади, ни замучай. Но это оптимистическая трагедия, была такая пьеса и такой жанр в советские времена, ныне возрождающийся на постсоветском пространстве. На малом пространстве судебного зала, где на простой вопрос следует простой ответ не дождётесь, и надо бы его услышать тем, к кому он обращен, пока не поздно. Пока трагедия не утратила оптимизма. Пока люди на большом пространстве земного шара еще пробуют договориться с преступниками и медлят вынести им приговор, окончательный и обжалованию не подлежащий.
Илья Мильштейн, российский журналист
