Светлана Кузьменко, журналист
«Вопросы крови — самые сложные вопросы в мире», — говорил булгаковский Коровьев из «Мастера и Маргариты». И, пожалуй, если б ему вздумалось перечислять, он наверняка бы внес в шорт-лист сложнейших вопросов и языковые. Слишком долгая история, слишком старые обиды, слишком глубокие раны, слишком много заинтересованных.
Каждая страна по-своему решает языковые проблемы. Делят квоты на телевидении и радио, часы преподавания в школах и ВУЗах, на каком языке и в каких случаях вести документацию, думают, как при этом соблюсти права каждого. У России здесь, как и во многом другом, по-настоящему «особый» путь. Российские цари и большевистские вожди выкорчевывали народы на захваченных землях: ментально — лишая языка, традиций, культуры, и физически.
Времена меняются, Россия всё та же.
Никогда такого не было, и вот опять Кремль пытается уничтожить украинцев как нацию и Украину как независимое государство. Холопами при дворе быть — пожалуйста. Отправлять на Москву тонны продовольствия — уж не забудьте. Писать, изобретать, исследовать, чтобы потом быть причисленными к «русским» — это завсегда. А вот чтобы свободными да независимыми — такого в Кремле не выносили, не выносят и, что принципиально, не будут выносить никогда. Поэтому и Крым, и Донбасс, и информационная война, и дипломатическая. Но в этот раз язык — не постметод, когда основные сражения позади. Теперь он — на передовой.
И потому от вопроса, что нам делать с русским языком, не в последнюю очередь от него зависит наше будущее. И потому он требует четкого ответа. Тем более, когда впервые с 1991 года у нас появилась возможность что-то реально сделать. Есть самое главное: готовность и понимание общества. Больше не нужно доказывать, что это необходимо, как это важно и зачем. Россия более чем доступно все рассказала и показала.
От Швейцарии до Бельгии
Предоставление русскому языку статуса государственного — самая популярная идея, на которой паразитировала Партия регионов, а теперь Оппозиционный блок и все полезные и платные сторонники «русского мира». Часто как пример языковой идиллии они приводят Швейцарию. Мол, там три государственных языка (немецкий, французский, итальянский) и один национальный (ретороманский), а гляньте-ка, никаких вам языковых проблем и дискуссий. Так почему бы и нам не сделать русский вторым государственным, ведь у нас столько людей на нем говорят!
Но.
Начнем с того, что Швейцария — во многом уникальная страна. Только один эпизод: в прошлом году на референдум там вынесли предложение о введении безусловного дохода. Предлагалось выплачивать всем взрослым гражданам по 2500 тысячи франков, и каждому ребенку — 625 франков. А пенсии, пособия по безработице и соцвыплаты, соответственно, предлагалось отменить. Даже это сложно представить, а швейцарцы удивили еще больше — проголосовав против. То есть они проголосовали против того, чтобы каждый месяц получать 2500 тысячи франков просто так. Попробуйте представить подобную ситуацию у нас. Не получилось? То-то же.
В Швейцарии все законы издаются на четырех языках, и каждый гражданин имеет право обращаться в центральные органы власти на родном. То же касается и судебных разбирательств и всех остальных случаев общения с государством. Никто не обязан знать все государственные и национальный язык, но большинство швейцарцев знают как минимум три. Родной, то есть язык своего кантона, (административно-территориальная единица Швейцарии), часто язык соседнего кантона, немецкий (если это не родной или не язык соседнего кантона — он самый распространенный в стране и наиболее популярен в бизнесе) и английский. Кто хочет себя уверенней чувствовать себя на рынке труда, сейчас учит еще испанский, китайский или арабский.
Да, в стране ведутся постоянные дискуссии на тему, например, количества часов преподавания французского, который все больше теряет свои позиции в рейтинге популярности. Но — внимание — не потому, что Германия проплачивает свое лобби и хочет захватить Швейцарию, а потому, что немецким и английским владеть экономически более выгодно и в Швейцарии, и за границей.
Еще один пример такого «языкового благополучия» — Канада. Страна, которая исторически частично была колонией Франции, частично — Великобритании, и где сейчас два государственных языка — английский и французский. Обычно жители франкоговорящих провинций владеют еще и английским, а английские французским — нет. Но опять же, по экономическим причинам: английский — мировой бизнес-язык.
При этом для около 12% канадцев оба языка являются вторыми (по данным переписи 2006 года). Потому что дома они говорят на своих родных языках — китайском (более 790 тыс), пенджаби (около 278,5 тыс.), испанском (около 210 тыс.), итальянском (более 170 тыс.), украинском (более 148 тыс.). И, самое главное, ситуация со знанием английского-французского связана не с лобби США или Британии и планами кого-то из них по захвату Канады, а с историческими и экономическими причинами.
При этом страстные поборники русского как второго государственного частенько страдают склерозом по поводу Бельгии. Страны, которая перманентно находится под угрозой распада из-за языкового противостояния между Фландрией (говорят на фламандском) и Валлонией (говорят на французском), которое началось еще в середине ХІХ века, — и конца ему не видно. Но опять-таки, конфликтуют исключительно бельгийцы, Франция не посягает на Валлонию, а Нидерланды не грезят о захвате Фландрии.
Это все к тому, что — тут по слогам — нельзя брать такие страны за пример для решения языкового вопроса в Украине. Во-первых, их история кардинально отличается от нашей. Во-вторых, ни бывшие метрополии, ни нынешние соседи не посягают ни на их территорию, ни на их культуру, нации. Языковые вопросы там носят абсолютно внутренний характер, и берут свои истоки из их историй и нынешних проблем. И никто не жаждет «помочь» им в их решении.
До Латвии и Беларуси
Если нам и стоит кого-то брать в пример, то нужно искать «коллег по несчастью». У нас их есть, и немало. Их еще принято называть странами бывшего Советского Союза. Возьмем самые яркие примеры: Латвия и Беларусь. Это две страны, которые после 1991 года, в отличие от Украины, дали достаточно четкий ответ на вопрос, что им делать с русским языком. И ответы эти были противоположными.
Государственный язык в Латвии — латышский. Получив независимость, официальная Рига стала проводить довольно жесткую языковую политику. На то были серьезные причины: за время пребывания в составе СССР, где якобы гарантировалось свободное развитие всех народов и языков, латышский оказался на грани исчезновения.
В стране обязательно использование латышского в государственном и муниципальном управлении, при написании личных имен и географических названий, в отдельных сферах экономики, в области образования и культуры, в СМИ. Также в Латвии создан Центр государственного языка (ЦГЯ).
В 1991 году было решено, что гражданство «автоматом» получат не все, кто хочет его получить, как это было в Украине. А только те, кто сдадут экзамен на знание латышского языка. Остальным разрешили жить в стране, правда, в статусе «неграждан». У них есть паспорта, но они — фиолетового цвета, а не бордового, как у граждан, за что в народе получили прозвище «фиолетовые». Главное, что нужно знать о негражданах, — они не могут быть депутатами, президентами, даже мелкими клерками в любой госструктуре. И не имеют права голосовать на выборах любого уровня.
Но по прошествии и десяти, и двадцати лет, недоступным для изучения латышский оказался для представителей лишь одного этноса — русских. Процедуру натурализации — то есть сдать языковой экзамен и стать гражданином — можно пройти в любое время. Но нет. Русские продолжают упорно не изучать латышский, лишая себя не только прав граждан, но также возможности получить высокооплачиваемую работу (без знания латышского получить такую работу в любой сфере невозможно).
В 2014 году среди русскоязычных граждан Латвии провели опрос. Среди прочих были вопросы о том, при каком условии они станут чаще использовать латышский язык. Так вот, большинство ответов сводится к тому, что русский должен стать вторым государственным, а они — гражданами. И чтобы им, раз такое дело, не надо было учить латышский язык.
Ну а Кремль, хотя и получает верный анклав русскоговорящих в Латвии, из-за этого лишен возможности напрямую, через них, влиять на внутреннюю и внешнюю политику страны. Поэтому он пытается действовать в обход, по уже много раз опробованной тактике: активно поддерживая страстное желание русскоязычных во что бы то ни стало не учить государственный язык (что-то напоминает, правда?). Например, в Латвии прекрасно знакомы с фондом «Русский мир», который, кстати, не одинок там в своей деятельности.
А если почитать русскоязычные латвийские СМИ, там окажется много до боли знакомых любому украинцу «аргументов» и претензий. «Нацики», «титульная нация», «несправедливость», «ущемление прав нацменьшинства» — в общем, полный комплект. Параллельно Кремль через русскоязычных неграждан Латвии лоббирует свой «взгляд» на языковую политику в институциях Евросоюза. И довольно эффективно — не раз Рига смягчала языковые законы и нормы из-за замечаний из Брюсселя. При этом исследования показывают, что языковая политика властей эффективна: с 1989 года количество представителей нацменьшинств, которые владеют латышским по крайней мере на базовом уровне, выросло примерно в четыре раза (с 23% до 91%).
Второй яркий пример — Беларусь. Русский — второй государственный, официально — наравне с белорусским. В 2015 году на конференции в Вильнюсе ученый из Европейского центра по языкам нацменьшинств Ханна Василевич представила обзор лингвистической ситуации в Беларуси. По ее словам, после референдума 1995 года, когда русский язык был признан вторым государственным, для белорусского настали тяжелые времена.
«Если мы сравним число студентов, которые учились на белорусском языке в 1992-1993 годах, то увидим, что таких студентов было 64%, однако позже этот процент сократился до 20%, а в 2014-2015 годах уже всего 13,7% обучались на белорусском языке. В школах этот процент сократился до 15%», — отметила Василевич.
Ни в одном университете Беларуси преподавание не велось только на белорусском языке. Согласно закону 2011 года, государство должно было обеспечить право обучения на обоих государственных языках. Но на практике предпочтение отдавалось русскому языку. Если же учащиеся или их родители выбирали белорусский, им приходилось обращаться со специальной просьбой. Также, по ее данным, если в 1999 году 74% опрошенных назвали белорусский своим родным языком, то к 2009 году их число сократилось до 53%.
«Например, в Могилеве, а это второй по численности город страны с населением в 350 000 человек, в какой-то момент на белорусском языке обучался всего один учащийся», — рассказывала Василевич.
Однако после аннексии Россией Крыма и вторжения на Донбасс усилия Лукашенко по «белоруссизации» Беларуси, которые до того были, не достаточно незначительные, набрали мощные обороты. Очевидно, у него перед глазами уже маячила картина «Вежливые люди защищают русскоязычных Беларуси» (особенно учитывая наличие двух военный баз РФ — в Минской и Брестской областях).
Так или иначе, Лукашенко начал чрезвычайно активно поддерживать развитие белорусского языка и его популяризацию. Появились курсы, где бесплатно можно его выучить. Кроме того, стали активно спонсироваться из госбюджета общественные культурные организации и исторические общества, издательство научных пособий и литературы на белорусском. Белорусский вернулся в СМИ, образование и науку. И за последние два года уверенно усиливает свои позиции среди белорусов.
Что делать?
Нам нужно понять и принять тот очевидный факт, что русский язык — оружие Кремля. И что, если раньше он применял его после захвата, подменяя родные языки захваченных народов, то теперь это оружие, перманентно использующееся на подготовительном этапе — для разжигания конфликтов и поддержания нестабильности. Одновременно русский выступает и средством подготовки к захвату, чтобы в лакомой стране не дай бог не закончились русскоязычные, которых можно было бы прийти защищать.
Украинцы в этом вопросе делятся на два основных лагеря, представители которых придерживаются приблизительно полярных мнений. Представители первого считают, что необходимо сделать русский вторым государственным, так, мол, и русскоязычные будут услышанными, и Кремль утихомирится. Вторые же выступают за максимально жесткие меры по защите украинского языка: экзамены для чиновников, лишение гражданства в случае провала, полную «ликвидацию» русского в сфере обслуживания, образования, музыки, кино, театров, книгоиздательства. Есть и такие, кто даже не против русскоязычных согнать в гетто.
После аннексии Россией Крыма и вторжения Донбасс были сделаны несколько шагов по защите украинского языка. В частности, речь о квотах для украиноязычного контента на ТВ и радио и законе об образовании. Их нельзя назвать глобальными, однако и они смогли значительно повлияли на ситуацию: и украиноязычных книг, и музыки, и программ на ТВ стало гораздо больше. Оказалось, что нам есть что показать самим себе и о себе.
Однако перед тем, как принимать решения дальше, нам всем все же стоило бы уяснить несколько ключевых моментов.
Русский язык никоим образом не может и не должен получить статус второго государственного. Во-первых, русскоязычные борются не за право говорить и писать на русском — у них его никто не отбирал, — а за то, чтобы не учить украинский. В Украине. Где живут украинцы. Будучи гражданами Украины. Получив статус государственного для русского, они никогда не станут учить украинский, — доказано как минимум Латвией и Беларусью. Нельзя поддерживать право на незнание, особенно когда на кону само существование государства.
Русский язык не нуждается в защите. Ему ничего не угрожает, кроме агрессивной политики главной страны его роаспространения — России. Согласно опросу 2016 года, он является языком бытового общения для 41% украинцев, украинский — для 55%.
Украинский язык нуждается в защите и популяризации. Но «принуждение любви» не поможет увеличить количество украиноязычных граждан. Насилие не работает. Бездействие — предыдущая практика, когда вроде как нужно знать, но вполне можно и обойтись — впрочем, тоже. Однако же все это не касается чиновников, медиков, учителей, правоохранителей, военных.
Перенимать на 100% опыт других стран — не вариант. Учитывать успехи и ошибки — да, но не копировать. У каждой страны есть свои особенности, которые должны быть учтены. Ну, и каждый должен делать свой выбор исходя из обстоятельств и желаемого результата.
Итого, что же нам делать?
Изучить опыт других стран, как успешный, так и неуспешный, оглянуться вокруг и поставить цель, чего мы хотим: привести в фактическое соответствие статус государственного, сделать украинский самым популярным языком в стране, — кого мы хотим услышать, кого нет. Для этого может быть создана специальная комиссия из разных людей, которые уважаются большинством украинцев, например, путем голосования. Но никаких референдумов.
Нам необходима языковая инспекция по типу латвийской, которая бы проработала четкие правила по использованию украинского во всех сферах жизни, кроме, естественно, бытовой. А также занималась координацией с учеными по разработке словарей и правописания. Мало кто знает, но у нас до сих пор украинское правописание — 1960 года рождения. В него вносились изменения, но основа — все та же.
Государственная программа популяризации украинского языка. Он должен стать привлекательным, модным и ассоциироваться с успехом. В конце концов, с хорошей карьерой и зарплатами. Здесь можно взять на вооружение опыт Латвии, Литвы, Эстонии, Грузии, Чехии. Там русский в основном остался уделом поколения, которое помнит, что такое Советский Союз. Молодежь предпочитает родной язык и английский.
По сути, этого будет достаточно. Главное, не прекращать лупать сию скалу, и делать это последовательно.
Конечно, многие справедливо отметят, что текст о том, как нам надо популяризировать украинский язык, написан на русском. Поясню. О том, что существует украинский язык, я узнала во втором классе. Вот так, чтобы сознательно. Это была середина 90-х, и тогда на Донбассе как раз ввели его изучение в младших классах. Потом — стандартные 2 урока языка, 2 урока литературы в неделю. Только в 10 классе, и то, в школе, где я училась (в других школах обучение оставалось на русском), нас полностью перевели на украинский. Кстати, в обоих случаях не помню никаких скандалов на тему «нафига нам эта мова».
Так или иначе, полученных знаний мне хватило, чтобы поступить на филологический факультет, специальность — «українська мова і література». Я не испытываю никаких трудностей, каждый день работая и на украинском, и на русском одновременно. Еще я говорю на русском и украинском в зависимости от того, на каком языке говорит мой собеседник. И я полностью поддерживаю те меры по защите украинского языка, которые сама предлагаю. Потому что считаю, что нельзя бороться за темноту и незнание. Но нужно бороться за свою страну.
Мова — це відображення самої душі народу, вона береже його характер і звичаї. Німецька — сувора і чітка, французька грайлива і витончена, італійська емоційна і бурхлива, у мовах північних народів існують десятки слів на позначення різних станів снігу, а наша мова — лагідна і калинова. Не існує жодної нації, яка би змогла існувати без своєї мови. І якщо ми не почнемо діяти, може так статися, що колись наше відображення зникне. А з ним і ми самі.
