Причин моей поездки на полуостров несколько, но главная из них — это девушка, которую я люблю. Она крымчанка, родом из-под Феодосии. Мы уже полтора года вместе, живем в Киеве, но нам необходимо было съездить на полуостров, пишет предприниматель Алексей Носивец в блоге на НВ.
Мы познакомились летом 2013 года, в волшебном месте под Коктебелем. Дикий пляж, нудистская романтика, вокруг буддисты, йоги, хиппи и панки разных мастей и степени неформальности, каждую ночь отвязные рейвы, общение с интересными людьми. Море и солнце, в объятьях которых мы засыпали и просыпались каждый день.
Надежду на то, что это все у нас снова будет, мы потеряли в марте прошлого года и поняли, что друг друга потерять не можем. Поэтому стали жить вместе, в Киеве. Но нас постоянно тянуло в Крым. Изначально эта поездка задумывалась как поездка дикарями на малолюдное побережье, где политические вопросы нас никак касаться не будут.
Мы переоборудовали микроавтобус во что-то наподобие домика на колесах, взяли нескольких попутчиков, чтобы перекрыть топливо, и поехали. Политика появилась сразу. Админграница встретила нас четырехкилометровой очередью из фур. Тогда как раз ввели некий временный запрет на въезд с целью торговли. Малолитражки пускали, и мы почувствовали себя счастливчиками, но все равно наша очередь из четырех машин проходила посты три часа.
С документами там все строго. С нами ехала девушка с несовершеннолетней дочерью, у нее все документы на ребенка были оформлены правильно, но разрешение от отца она заламинировала, и это дало пограничнику основания сомневаться в том, что мокрая печать настоящая. Он долго консультировался со своим начальником, но наконец пропустил. А мог и не пропустить.
На российском посту мне интереснее всего было поглядеть на «перцев», которые теперь чувствуют себя там хозяевами. Пост оказался оформлен нарочито богаче украинского: везде разные таможенные окошки, кабинки, досмотровые собаки. Но народ весь какой-то средненький, без огонька, не в пример нашим пацанам. Начальники пузатые, ходят туда-сюда с руками за спиной; чтобы тебя досмотрели, нужно бежать искать таможенника-пограничника, которые стоят где-то в теньке и языками чешут.
Когда досматривали соседнюю машину, я услышал от водителя что-то вроде: “я тут уже неделю, а мне до сих пор не рассказали, что и как делать”. Планктон, одним словом.
Наконец мы проехали админграницу и поехали по Крыму. Полуостров встретил нас абсолютно пустыми дорогами, машин минимум. Пустой Армянск, пустой Красноперекопск. В Джанкое тоже глухо, на домах и магазинах куча объявлений “продам” и “аренда”. На кольце на повороте на Феодосию сидели на корточках пятеро татар с выражением мрачной безысходности на лицах. Сидели и молчали, видно, даже жаловаться друг другу уже надоело. В Перекопе я обратил внимание на местный солевой комбинат. Это огромное предприятие, которое вырабатывает хорошую техническую соль. Раньше оно работало постоянно, и вся соль уходила, как только ее выпаривали. Теперь же сотни тонн товарной соли лежат и сваливаются в камень под открытым небом. Северокрымский канал пустой, только на отдельных участках есть немного воды. Полей засеянных мало. Там, где был рис, сейчас пшеница, а где была пшеница, там бурьяны. Про гидроемкие культуры ребята могут забыть надолго, полагаю.
Должен отдать должное оккупантам: дорогами они занимаются, кое-где перекладывают даже по несколько километров. Экзальтированные «крымнашисты» приводят это как несомненный аргумент в пользу оккупации. Но вот в чем загвоздка. Ехал я по трассе Феодосия-Симферополь в начале поездки — хорошая трасса, новая. А ехал назад, смотрю — латки по трассе по новой, кое-где асфальт повело, разметка волнами пошла. И это меньше, чем за два месяца.
Всегда, где это было возможно, я старался говорить с местными. Чаще всего это были татары, потому что они чаще занимаются торговлей, держат магазинчики, кафешки, гостиницы.
Мое желание пообщаться часто воспринимали с опаской. Было видно, что людям в диковинку эти ощущения, что они боятся говорить с незнакомцем. Я даже выучил несколько слов по-татарски, чтобы расположить их к себе. И получалось.
Может, эти несколько слов помогали, но полагаю, что главное — это все-таки информационный голод. Я им рассказывал, что я из Киева, а они сразу — что там в Киеве, как то, как се? «Нетатары» первым делом транслируют в своих вопросах мифы руспропаганды самого кричащего свойства: о президенте-премьере-ворах, о правительстве дураков, которые тянут одеяло каждый на себя, о военкомах, которые ловят людей прямо на улице. Я спокойно и обстоятельно отвечал, даже не успевал задавать вопросы.
Я был словно учитель в школе, который с любовью объясняет свой предмет. Но я не занимался поисками правды и морализаторством, я никого не обвинял и не делал выводов, я просто рассказывал о своей стране, как будто иностранцу. Ребята расслаблялись, разговор становился более спокойным, и у меня появлялась возможность не только рассказать, как у нас, но и почему у нас так.
Был случай. В горах у меня порвались сандалии, и дальше наша дорога шла через Севастополь. Мы заехали на рынок 5-й километр, я пошел искать сапожников. Нашел и даже не собирался с ними болтать, но, когда удивился их ценам, нечаянно ввернул, что я из Киева. Меня отпускать не хотели очень долго. Пока я не рассказал, что не за Порошенко стоял Майдан, про то, что его никто не идеализирует, про то, что он просто менеджер на службе у народа, вопросы сыпались один за другим. Они никак не могли поверить, что я с ними не шучу. Смотрели на меня так иронически, переглядывались, но, кажется, потом начали верить. И даже когда я сказал, что по приезду в Киев иду в украинскую армию, тон разговора не поменялся. Два простых мужика на моих глазах не поменяли своего мнения, но очень крепко задумались над тем, что их разводят по телевизору. Простой киевлянин просто рассказал им очевидные для нас, украинцев, вещи. И они задумались. Среди «нетатар» так было почти всегда.
И только однажды я встретил откровенно враждебное ко мне отношение. Дело было так. Я подобрал на дороге мужика, который попросил провезти его несколько километров и обратно. Я был свободен и согласился, сразу же отказался брать деньги. Он, увидев мои киевские номера, спросил, не беженец ли я. Я с улыбкой начал рассказывать, что я здесь в гостях у родителей своей девушки, и бежать мне не от чего. На мои слова о том, что у нас все хорошо, последовали рассказы, что это ненадолго, что мы плохо подготовились к зиме, продались Штатам, «просрали» страну. Что во всем виноват Запад и наши политики-воры, а Крым и ДНР-ЛНР — это цитадель борьбы с фашизмом.
Интересно, что фашистской нашу страну он считает потому, что у нас есть люди, которые высказывают радикальные суждения о том, как нам нужно защищать нашу территориальную целостность. Сам факт того, что мы боремся — это уже проявление фашизма.
Я начал объяснять, что мы, украинцы, пострадали от фашизма больше всех во время Второй мировой, и такие суждения притянуты за уши. Я пытался объяснить, что все началось с простого желания очистить власть от воров, что пресловутый Правый Сектор — это всего лишь небольшая организация патриотов, что никого у нас не наказывают за русский язык.
Я пытался объяснить, что мы просто хотели жить более свободно, более по-европейски. Но человек серьезно решил меня переубедить. Когда мы доехали до места назначения, то подобрали еще одного человека и поехали обратно. Я рассказал, что вот я, не похожий на фашиста, говорю по-русски, иду скоро в армию, чтобы наступил поскорее мир и все стало на свои места. Человек очень напрягся. Не то, чтобы он на меня смотрел как на личного врага, но уж точно как на убийцу мирных в Донбассе. Это не мешало ему провоцировать меня вопросами насчет того, с кем же таки воюют ВСУ — с Россией или как.
Когда мы приехали, он напрочь забыл о моей ему бесплатной услуге; мне пришлось силой вытягивать его из машины. Этот жлоб ударил меня, и я ответил несколько раз. Драку прекратил его друг. Он начал извиняться, добавив, что у каждого свое мировоззрение.
С татарами история совсем другая. Если среди «нетатар» я встречал людей равнодушных к политике, то среди татар таких нет. Даже 13-летняя девочка, у которой в голове должны быть только косметика и одежда, горячо вступает в спор, рассказывает о своих татарских бедах и слушает, открыв рот, рассказы об Украине.
Татары остро чувствуют несправедливость сложившейся ситуации. Только-только у них появилась Родина, как тут же превратилась в призрак. Не то, чтобы они чувствовали себя хозяевами в Крыму, нет, просто в последние годы у них наконец-то начала появляться материальная база. Они обросли хозяйством, теплицами, скотом, гостиницами-магазинами. Татары — народ работящий, трудно днем встретить татарина, который чем-то не занят. Вдруг они почувствовали, что больше не могут влиять на свое будущее.
Понятно, что особого оптимизма татары не испытывают. Но все, абсолютно все татары, с которыми у меня был откровенный разговор, были проукраински настроены. У них нет ненависти к «нетатарам», которые живут рядом — они ненавидят русскую армию, ментов и Путина. Их они считают причиной своих бед. Татары, как никто другой хотели в Европу, теперь же у них ощущение, что они стремительно скатываются в совок. Каким мрачным он может быть, они знают на примере жизни в Средней Азии.
Однажды довелось в горах искать ночлега в горном поселке; я шел по пустой улице и спросил у первого встречного. Тот, услышав, что я киевский, произнес: “О! Свои!”, и потащил к себе. Усадил за дастархан и побежал договариваться с соседями о номерах. Вернувшись, напоил чаем и начал говорить.
Мужик за пятьдесят, прошедший Афган, сразу начал со злобой жаловаться на то, что пришлось отсидеть две недели за комментарии вконтакте. Грозились посадить надолго, но выпустили. Я сижу и смотрю на мужчину, который приехал в 94-м из Узбекистана — голый и босой, с двумя детьми, отгрохал своим трудом здоровенное хозяйство. А теперь за комментарий в соцсети его бросают в тюрьму.
Представляете, какими глазами он смотрел на меня, рассказывающего о новой полиции, начавшихся посадках взяточников и других греющие душу моментах. Он чуть не плакал. Когда придет время возвращать Крым, татары будут нам самой надежной опорой.
Еще я неожиданно встретил настоящую украинскую корчму, и не где-нибудь, а в 15 километрах от Севастополя. Эски-Кермен – это древний пещерный город на вершине неприступной горы, у подножья которой есть очень узкая и глубокая долина. В ней и стоит эта корчма. Хозяева-украинцы, которые живут там уже лет сорок, не потеряли своего языка. У них здоровенное хозяйство со свиньями, коровами, гусями, нутриями. Так приятно было в Крыму оказаться в хозяйской украинской атмосфере. Мы ели борщи, сало, вареники, деруны и говорили по-украински. И по тому, как быстро и с радостью хозяева переходили на украинский, было понятно, что они сохранят свои корни и традиции еще очень много лет.
