Когда я уезжал из Крыма в Киев, то не стал забирать с собой гитару. После аннексии мне нечего было под нее петь.
Все, что мы называем русским роком, рождалось как протест. Существовал большой мир официальной пропаганды, а потом выходил музыкант и ставил своей эпохе диагноз. В тех текстах было бунтарство, антисистемность и нежелание ходить в ногу.
А потом случились нулевые, и каждый российский Сид Вишес поспешил стать Иосифом Кобзоном. Включая и автора этой пророческой формулы Константина Кинчева. Их одомашнили: Сурков писал тексты для «Агаты Кристи», Путин брал в поездку диски «Чайфа». Из протестно-злого русский рок перерождался в буржуазно-сытый, где право говорить правду подменялось лиричностью переживаний. Вместо обнаженного нерва – обезболивающий укол тщательно дозированной эмоции, густо перемешанной с ностальгией для сорокалетнего офисного планктона.
Русский рок стал музыкальным мейнстримом, бизнесом на стремлении к безопасной фронде. Пока музыканты пели про одиночество и непонимание – их самих трепетно любили, старательно понимали и пальцем на дверь не показывали. Близость к рок-музыке означала право отождествлять себя с интеллектуальным меньшинством. Это было время тотального пересмешничества, безответственности и лаунжа. Многие этого искушения не выдержали.
В 2014-м старый уютный мир рухнул. В этой новой реальности каждому пришлось определяться с баррикадой. Более того – появились вопросы, на которые можно дать лишь однозначные ответы. И в этот момент бывшие рокеры оказались перед выбором.
По логике вещей если ты бунтарь и перед тобой баррикада, то нужно вновь становиться оппозицией к вертикали. Но влезать в собственную двадцатилетнюю шкуру в тот момент, когда тебе уже скоро пятьдесят – некомфортно. Многие предпочли альтернативу.
Ведь вся медиавойна последних лет – это спор о том, кто здесь слабый. Принято сочувствовать тем, чья нравственная величина обратно пропорциональна физической. Давиды против голиафов, спартанцы против персов, польская кавалерия против танков Гудериана – в таких схемах моральная поддержка всегда достается слабому. Потому что сражаться против превосходящих сил – это торжество духа над обстоятельствами. И именно за этот штандарт ведут информационную войну Киев и Москва.
Когда Москва говорит, что не является стороной войны на Донбассе – это не только геополитика. Это еще и борьба за этику. За право транслировать происходящее как битву украинского дракона с донецко-луганским Ланселотом. Потому что если назвать вещи своими именами, то окажется, что не украинский Голиаф сражается с донецко-луганским Давидом, а, наоборот, – триста украинских спартанцев держат оборону у Фермопил против армии Ксеркса с двуглавыми орлами на знаменах.
И ровно по этой же причине в комментариях сторонников Кремля вся ситуация подается не как война большой России против маленькой Украины, а как эпическая битва «русского мира» против «западного». Как героическое сопротивление осажденной крепости, которую хотят взять штурмом либеральные щупальца мирового гегемона.
И чаша этого выбора не миновала российскую рок-музыку. Выбор был прост: можно быть солидарным с меньшинством и выступать против желающего повоевать российского Левиафана. А можно объявить саму Россию контрсистемой, которая противостоит огромному Западу. И продолжать ощущать себя бунтарем, выходя на сцену праздничного концерта по случаю Дня полиции.
Люди, песни которых я пел до войны, это испытание провалили.
