Внедорожник пробивался по усеянной ямами грязной дороге, превратившейся в болото после растаявших снегов и весенних дождей, пишет международный корреспондент, бывший летчик ВВС США и ветеран войн в Ираке и Афганистане Нолан Петерсон для The Daily Signal.
30-летний украинский солдат Андрей, управляя автомобилем по ничейной территории вблизи контролируемого сепаратистами Луганска, одновременно держит в руке пистолет. На голове Андрея зеленая балаклава. На пассажирском сидении еще один солдат, а сзади, рядом со мной, 19-летняя девушка, волонтер по имени Ивона Костына.
Украинские военные машины никогда не ездят в этих местах по одной из-за угрозы попасть в засаду. Поэтому вслед за нами движется окрашенный в камуфляжные цвета пикап. К его кузову прикреплен гранатомет, за ним солдат. Внутри пикапа еще пятеро вооруженных военнослужащих.
Когда мы подъезжали к селу Старый Айдар, внезапно появилась лошадь. Она была прекрасна, скача бок о бок с внедорожником. Никто не говорил ни слова: мы просто смотрели.
Лошадь сравнялась с автомобилем. Мы могли слышать ржание и пыхтение, пока она перебегала со стороны в сторону, облизывая и пытаясь укусить окна.
«Ее мать убило артиллерией», — наконец, сказал один из солдат. Все молчали.
Лошадь сопровождала нас несколько минут. Андрей посигналил, чтобы отогнать ее, но животное не отступало. В конце концов, он остановился, распахнул дверь и прокричал что-то по-русски. Когда лошадь убежала прочь, Костына произнесла: «Неужели это все по-настоящему?».
Не различая цветов
Мы двигались дальше по ничейной земле, отделяющей позиции украинской армии и комбинированных российско-сепаратистских сил. Солдаты называют этот отрезок «серой зоной».
Мартовское небо было пасмурным, и день быстро близился к концу. Уходящий дневной свет освещал лишь пару оттенков этого опустошенного пейзажа. На многих деревьях по-прежнему не было листьев, а поля оставались коричневыми после зимы. Редкие участки голой земли превратились в болото.
Солнце садилось, но вместо красивого заката все вокруг постепенно становилось серым и темным.
Мы проехали такие же блеклые села. Уровень жизни в сельской местности Украины не выше, чем во многих странах третьего мира. Повседневная жизнь здешних жителей, за исключением таких вещей как электричество и мобильная связь, вероятно, мало изменилась за последние сто лет.
Домашний скот и уличные собаки бродят по грунтовым дорогам. У многих домов туалет на улице. Рядом с домом обязательно небольшой участок земли для выращивания овощей. Всюду мусор. Кое-где груды мусора горят.
Война была здесь, но в глаза это не сразу бросается. Напоминания о боевых действиях скрыты, их легко не заметить.
Куда ни глянь, стены усеяны пулевыми отверстиями. У дороги повсюду видны обломки автомобилей, подорвавшихся на сепаратистских минах. Каменный крест на обочине указывает на место, где прошлым летом попали в засаду и были убиты шесть добровольцев.
«Там погибли двое гражданских», — сухо отметил солдат на переднем сидении, пока мы проезжали груду искореженного металла у дороги, где ранее взорвалось самодельное взрывное устройство сепаратистов.
«Там погибли трое», — сказал он после того, как мы проехали еще одну придорожную бомбу.
Диссонанс
Очевидных атрибутов войны в Украине – траншей, танковых барьеров и солдат в окопах – здесь, в серой зоне, нет. Это палитра войны, в которой смешались все цвета: и боевых действий, и мирных дней.
Здешние места походили на те, что мне приходилось видеть вдоль 300-километровой линии фронта в Восточной Украине.
Помню, как прошлым летом отправился к линии фронта вблизи Песков. Видел, как дети плавали в озере в нескольких километрах от разорванной артиллерией земли. Как солдат в форме стоял у дороги с дочерью. За плечами девочки виднелся рюкзак, они ждали школьный автобус. С другой стороны раздавались раскаты артиллерии. Война была всего в восьми километрах отсюда.
Помню, как в апреле прошлого года дети в Мариуполе играли в футбол под дождем. На трибунах сидели родители, наблюдая за игрой. Землю сотрясали разрывы артиллерии, звуки доносились из соседнего Широкино. Они были такими громкими, что лужи покрылись рябью, как в Парке Юрского периода. Но, казалось, никто не обращает на это внимания. Звуки войны стали такими же привычными как далекий гром.
Помню свою первую поездку в Мариуполь на поезде в сентябре 2014 года, всего за несколько дней до танкового сражения на окраине города. В моем купе ехала женщина с младенцем. Ночью я проснулся, услышав лепетание малыша и тихое пение матери. Странно это, когда едешь на войну, подумалось мне тогда, и очень отличается от того, как я ездил на войну в Ирак или Афганистан, будучи пилотом американских ВВС – на транспортных военных самолетах.
Танки, солдаты, зенитные ракеты и артиллерия не выглядят здесь абсурдными – ты ожидаешь их увидеть. Но картины из обычной жизни, увиденные здесь, не укладываются в голове. И чем ближе к войне, тем более неуместными они кажутся.
Ты испытываешь диссонанс. Будто кто-то мелькнул бумажкой, на которой написано «красный» синими чернилами. Если быстро прочитать написанное, наверняка, скажешь «синий». Так же и на этой войне — сознательное и подсознательное в диссонансе друг с другом.
Невозможно осознать, что дети играют на фоне грохота артиллерии. Смотришь в страхе, как солдат и маленький мальчик играют с котенком в подвале на линии фронта, пока от взрывов артиллерии поднимается пыль, падают вещи и дребезжат стены.
И смех. Его тоже тяжело объяснить. Особенно тому, кто никогда не был на войне. Когда грань между жизнью и смертью столь тонка, смех кажется наиболее искренней и автоматической реакцией. Дрожащие руки и взгляды вдаль будут позже, после того как опасность минует и реальность вернется.